Кризис государственного управления в Российской империи 1825-1833 гг. и судьбы Русской Америки

А .В. Ермаков (Москва)

Кризис старой, петровско-екатерининской модели «просвещенного абсолютизма» и соответствовавшей ей управленческой идеологии и технологии камерализма, импортированной, как и многие другие технологии, в начале XVIII в. из Западной Европы, был очевиден уже в конце XVIII столетия. Вызванные как изме­нявшимися социально-экономическими условиями, так и прямой революционной угрозой попытки «павловской» консервативной (1796-1801), а затем и «александровской» либеральной (1801-1818) модернизации государственного управления еще больше расшатали старый порядок. Уже к середине царствования Алек­сандра I отход власти от либерально-конституционных программ, попытки сформировать государственную идеологическую полити­ку за счет усиления духовно-религиозной составляющей, усилить полицейское начало в государственном управлении, реорганизовать вооруженные силы и сельское хозяйство в ряде регионов на основе военных поселений и максимально сосредоточить власт­ные функции в руках доверенного лица императора графа А.А. Аракчеева и его канцелярии, — все это, с одной стороны, под­рывало старые, сословные основы государственного управления, а с другой — упрочивало новые — ведомственно-бюрократичес­кие. Ряд вызовов, брошенных Российской империи в начале XIX в., поставил самодержавие перед необходимостью укрепления и совершенствования механизмов государственной мобилизации и самозащиты.

Нараставший в то же самое время кризис правосознания выс­ших классов общества чем дальше, тем больше определял роль их представителей в развитии традиционных начал государственности, как отстраненную, оппозиционную или даже подрывную. Перестав служить власти, российское дворянство тем не менее не перестало добиваться ее. Однако практика «дворцовых переворо­тов» XVIII в., не затрагивавших основ государственного строя, уже не устраивала наиболее активную часть дворянской элиты, пре­тендовавшую не только менять и контролировать правителей, но и править самостоятельно. К концу царствования Александра I ком­промисс между сторонниками установления дворянской военно-ре­волюционной диктатуры и самодержавием (пусть даже самым про­свещенным) оказался практически невозможен. На практике это привело к преимущественной ориентации на полицейскую модель государства не только в правительственных кругах, но и среди оп­позиции.

Основу нового политического курса самодержавия заложи­ли уже первые несколько дней правления императора Николая I, фактически начавшегося еще 19 ноября 1825 г. и усугубленного такими странными событиями, как внезапная, при невыясненных обстоятельствах кончина Александра I, двойственное поведение великого князя Константина в процессе престолонаследия, притязания генерал-губернатора Санкт-Петербурга М.А. Милорадовича на роль суперарбитра в решении вопроса о власти, и, наконец, организованные массовые беспорядки и попытка государственного переворота 14 декабря. С первого же дня «междуцарствия» плот­ность чрезвычайных событий во всех областях российской жиз­ни была так велика, а государственный и военный аппарат, при­званный справляться с соответствующими угрозами, оказался так дезорганизован, что порядок в стране спасло только напряжение всех ее сил.

Важно отметить, что в кризисе накануне 1826 г. оказалась не только официальная Россия, не только самодержавие, по мнению заговорщиков, «представлявшее собой нестройную громаду», но и оппозиция, сначала призывавшая эту «громаду» переустроить, а за­тем собравшаяся ее опрокинуть. Движение декабристов, по сущес­тву, оказалось силой еще более неудачливой, еще более внутренне противоречивой и непрочной, чем та государственная система, ко­торую оно претендовало заменить. Ход событий 14 декабря в Санкт-Петербурге наглядно демонстрирует, что с ослабевшим и дезорга­низованным аппаратом александровского самодержавия боролись, в сущности, порожденные им самим, а потому столь же слабые и дезорганизованные противники.

В итоге антиправительственное выступление 14 декабря, вызванное вакуумом власти, закономерно вызвало укрепление и ужесточение именно той силы, которую оно собиралось уничтожить. Самодержавие проявило себя как власть не только тради­ционно поддерживающая, но и активно наводящая общий поря­док, укрепляющая его как чрезвычайными полицейскими акци­ями, так и новыми политическими институтами. Переживавшее кризис общество в этот момент вряд ли осознало, что получило именно тот сравнительно стройный военно-полицейский, чрезвы­чайный порядок управления, о котором оно мечтало в последние годы непредсказуемого правления Александра I. Только устано вили этот порядок не проигравшие молодые офицеры, а «реак­ция», т. е. правительство Николая I (состоявшее в основном из армейских чинов старшего поколения) и лично император. Те же, кто претендовал на руководство обновленным государственным (и в том числе репрессивным) аппаратом, стали его первыми жерт­вами.

Стоит отметить, жертвой новой чрезвычайной политики, по­мимо непосредственных участников декабрьского выступления и причастных к нему людей, пали и некоторые другие влиятельные лица и группы. С одной стороны, видимая опала коснулась фаворита прежнего императора и фактического управляющего де­лами Комитета министров Аракчеева (позволил созреть целому букету подпольных антигосударственных организаций), с другой стороны, от всяких претензий на власть незаметно, но окончательно оттеснили вдовствующую императрицу Марию Федоровну и ее партию, которую некоторые историки называют «немецкой». Вместе с претензиями этой придворной группировки на власть были похоронены и ее планы тихоокеанской экспансии, связан­ные, в первую очередь, с интересами Российско-американской компании, правителем дел канцелярии которой к тому же ока­зался глава Северного общества К.Ф. Рылеев. Несмотря на то, что серьезных репрессий в руководстве компании проведено не было, николаевское правительство в дальнейшем, в отличие от своих предшественников, более чем прохладно относилось к ее деятель­ности и финансировало тихоокеанские проекты по остаточному принципу.

Однако кризис власти в России конца 1825 г. оказался лишь эпизодом в цепи тяжелых испытаний, через которые Российская империя прошла в следующее семилетие. 1825-1833 гг. можно оце­нить не просто как кризисные, но и серьезно угрожавшие существо­ванию России как государства.

Важно учитывать, что ряд крайне тяжелых потрясений в пер­вой половине XIX в., в первую очередь вызванных ломкой традиционного социально-экономического уклада, переживала практи­чески вся континентальная Европа. Достаточно обратить внимание как на новый характер военных конфликтов (когда завоеватель стремится не только подчинить себе некую территорию, но и про­вести там необратимые социальные преобразования), на число ре­волюционных выступлений и их ожесточенность, чтобы утверж­дать: перед угрозой социального хаоса, утраты государственного суверенитета и даже полного распада (раздела) в период 1789-1856 гг. стояли не только все крупные европейские державы (кроме Ве­ликобритании), но и многие значимые государства мировой эконо­мической периферии.

Россия начала XIX в., захлестнутая первыми волнами европей ской нестабильности в эпоху наполеоновских войн, хотя и сумела отстоять свой суверенитет, тем не менее оказалась почти беззащит­ной как перед глобальной экономической экспансией западноев­ропейских товаров и капиталов, так и перед лицом западноевро­пейской информационно-идеологической агрессии. Одновременно страна переживала кризис роста системы управления, связанный как с хроническим недофинансированием увеличивавшегося го­сударственного аппарата (что неминуемо порождало коррупцию), так и с общим усложнением механизма управления государством в условиях распада прежнего сословно-корпоративного устройства общества и нарастающего демографического давления. Если приба­вить к этому кризис помещичьего товарного хозяйства, сокращение рынков сбыта большинства российских экспортных товаров, много­летнее падение курса ассигнаций и других государственных бумаг, усиливавшиеся на фоне обвального падения мировых цен на сырье, то непонятно, как можно было добиться победы хотя бы в одной крупной военной кампании.

А ведь николаевское самодержавие в первые же 8 лет, хотя и с большими потерями, не только выиграло Русско-персидскую (1826-1828) и Русско-турецкую (1827-1829) войны, но и подавило польское вооруженное восстание (1830-1831), временно усмирило мятежный Кавказ (движение Кази-Мухаммеда и националис­тический заговор в Грузии) и надолго восстановило разрушенную систему коллективной безопасности в Европе (Мюнхенгрецкое и Берлинское соглашение) и на Ближнем Востоке (Ункяр-Ескеле-сийский договор). В такой же кризисной обстановке (рост числа нелегальных антиправительственных организаций, непрекращаю­щиеся крестьянские восстания; холерные бунты 1830 г. в Санкт-Петербурге, Москве, Тамбове, Севастополе; восстания в военных поселениях 1831 г. и т. п.) самодержавие было вынуждено обус­траивать и внутренние дела. Создание первой в истории России комплексной службы государственной безопасности (III Отделение ЕИВ канцелярии и Корпус жандармов); упорядочивание законода­тельства и налаживание систематической законопроектной работы (II Отделение ЕИВ канцелярии и Государственный Совет); подбор, расстановка, учет и контроль деятельности кадров правительствен­ного аппарата (I Отделение ЕИВ канцелярии); устройство правиль­ного документооборота и регулярной отчетности, все эти решаемые ускоренным порядком задачи не могли не породить многочислен­ных злоупотреблений, но, в целом, они оказались благотворны не только для бюрократического аппарата, но и для Российского го­сударства вообще.

К сожалению, антикризисные правительственные мероприятия, касавшиеся в основном наведения порядка в европейской части Рос­сии и защиты ее западных и южных границ, предопределили серь езную стагнацию в русской дальневосточной политике. В первые же годы николаевского царствования Россия окончательно отказалась от проектов русского протектората Сандвичевых (Гавайских) ост­ровов, глубокой колонизации Аляски и даже Камчатки. Вплоть до назначения генерал-губернатором Восточной Сибири Н.Н. Муравь­ева-Амурского и снаряжения экспедиции Г.И. Невельского (1847) Россия сокращает свое присутствие на Тихом океане. Так, без како­го-либо серьезного внешнего давления в 1830-х гг. была потеряна, к примеру, русская Калифорния. Центростремительная антикризис­ная политика в данном случае наглядно продемонстрировала свои издержки.

Важно, однако, понимать, что основой сворачивания российс­кой внешнеполитической активности на Тихом океане и в Север­ной Америке была не одна лишь недальновидность и «прихоть» высших руководителей империи, а сложный комплекс обстоятельств, многие из которых кажутся сегодняшнему исследователю незначительными. Стоит обратить внимание хотя бы на некото­рые из них. Мало кто сегодня учитывает, что западноевропейская революционно-кризисная волна XVIII - начала XIX в. началась не во Франции, а в Америке. Пример становления агрессивного либерального государства на базе динамично развивавшихся ан­глосаксонских колоний, как одного из главных конкурентов сво­ей бывшей британской метрополии, не мог не поколебать прави­тельственной решимости инвестировать дополнительные средства в развитие Русской Америки. Будущее обособление Аляски в не­зависимое, дружественное России государство предполагалось и в «Русской Правде» П.И. Пестеля. Если же вспомнить, что сто­ронниками американских программ, помимо Рылеева, являлись декабристы Г.С. Батеньков, Д.И. Завалишин, М.К. Кюхельбекер, В.П. Романов, К.П. Торсон, В.И. Штейнгель и такие сочувствовав­шие заговорщикам фигуры, как адмирал Н.С. Мордвинов, один из основателей РАК, купец М.М. Булдаков, влиятельный литератор О.М. Сомов, то подозрительность николаевского правительства в отношении финансирования «американских» проектов становится объяснимой. Между прочим, основные российские конвенции с США и Англией, согласно которым сокращались границы русских поселений в Северной Америке, разрешались беспрепятственное плавание судов этих держав в русских внутренних водах и сво­бодная торговля с местным населением, были заключены еще в 1824-1825 гг. Пойти на их пересмотр в условиях обострившейся обстановки в Европе также не представлялось возможным.

И все же в целом кризис 1825-1833 гг. сыграл в судьбе Рос­сийской империи столь же организующую роль, что и кризис власти конца 1825 г. Разносторонние и разноплановые угрозы су­ществующему социально-политическому порядку не могли не мо билизовать самодержавие, как высшую государственную власть, на защиту этого порядка. Что же касается способов защиты вы­бирать их не приходилось. Чем тяжелее была кризисная ситуа­ция, чем более угрожающим для России казалось ее дальнейшее углубление, тем более резкие и жесткие, часто даже кровавые меры вынуждены были предпринимать как высшие, так и мест­ные власти.

Главным итогом кризиса 1825-1833 гг. стало даже не его силовое преодоление. В условиях борьбы с различными серьез­ными внутренними и внешними угрозами самодержавие, в лице Николая I, училось не только непосредственно отвечать на них, но и вырабатывало новый стиль государственного руководства, формировало новые политические институты для их предотвращения, для стандартного и регулярного разрешения аналогичных кризисных ситуаций в будущем. Так в первой трети XIX в. были заложены основы для перехода самодержавия в режим чрезвы­чайного антикризисного управления с помощью соответствовав­ших этой задаче идеологических установок и государственных институтов.

Литература

1.  Выскочков Л.В. Император Николай I: человек и государь. СПб., 2001.

2.  Гулишарамбов С. Итоги торговли и промышленности в царствова­ние Николая I. СПб., 1896.

3.  Ерошкин Н.П. Крепостническое самодержавие и его политические институты. М., 1981.

4.  Император Николай Первый. М., 2002.

5.  Николай Первый и его время. Т. 1-2. М., 2000.

6.  Орлик О.В. Декабристы и внешняя политика России. М., 1984.

7.  Полиевктов М.А. Николай I. Биография и обзор царствования. М., 1918.

8.  Россия в николаевское время: наука, политика, просвещение. СПб., 1998.

9.  Сафонов М.М. Константиновский рубль и немецкая партия // Сред­невековая и новая Россия. СПб., 1996.

10.  Шильдер Н.К. Император Николай Первый, его жизнь и царство­вание. Т. 1-2. М., 1997.