Происхождение фамилии ПОХАБОВ

Репродукция картины Василия Перова "Блаженный" 1875-1879.

От редакции проекта Прибайкалье: Текст статьи был опубликован Юрием Павловичем Похабовым на сайте http://forum.svrt.ru/ и как это часто бывает тут же появились "научные" работы практически дословно воспроизводящие целые фрагменты исследования ... Подробнее о заимствованиях из статьи можно почитать здесь

Происхождение фамилии ПОХАБОВ 

Когда изучение генеалогии по архивным документам исчерпывает себя, не остается ничего другого, как продолжать начатое дело путем реконструкции исторических событий и построения логических цепочек. Благо, что информация «зашифрованная» во многих фамилиях, подчас, способна раскрыть секреты семейной истории далеко за пределами возможностей предоставленных архивами. «Нередко фамилия хранит информацию о том, где, при каких условиях, в какое время она возникла. Чем занимался или каким характером обладал предок, давший своим прозвищем общее имя всем своим потомкам. Подобных, ныне забытых особенностей именования, свойственных в прошлом лишь определенным говорам, - множество. И занимаясь изучением своей фамилии, нередко удается сделать для себя весьма интересные открытия» [1].

Литературные источники, посвященные ономастическим исследованиям русских фамилий, не содержат сведений о происхождении и значении фамилии Похабов [2], зато Интернет предоставляет многочисленные, хотя и однотипные объяснения: «Основа ее - имя или прозвище Похаб. В словаре Даля похаб не только сквернослов, бесстыжий наглец, а еще юродивый, дурак. Неизвестно, какое значение стало основой имени» [3]. Ничего принципиально нового не содержится и в ономастических исследованиях, выполненных в рамках проекта www.rodstvo.ru: «Фамилия Похабов хранит память о далеком предке, носившем прозвище Похаб. Обстоятельства получения этого прозвища навсегда останутся тайной. Возможно, основанием для него стала привычка употреблять бранные слова: в словаре В.И. Даля «похабный» - «наглый и бесстыжий в речах, срамословный, ругательный»; «похабничать» – «сквернословить, ругаться». Существует и другая гипотеза происхождения прозвища: в древнерусском языке слово «похаб» равнозначно слову «юродивый»… Может быть, именно к такому  значению слова «похаб» и восходит прозвище далекого предка Похабовых».

Очевидно, что упрощенные попытки объяснения происхождения фамилии от прозвища Похаб наталкиваются на глубокое противоречие в представлениях людей XX – XXI вв., для которых человек с таким прозвищем видится не то матерщинником, этаким «чемпионом Руси по сквернословию», не то благочестивым юродивым, который «притворно делался дураком и безумцем для Господа, чтобы терпеть от людей поношения и укоризны, и с дерзновением обличать их» [4].

Неоднозначное и полярное отношение современных людей к слову похаб отнюдь не случайно, что особо подчеркивал русский философ начала XX в. Георгий Петрович Федотов, отмечая трагическую судьбу славянских слов при переходе их в русский язык: «…такова же судьба слова «похаб», применяющегося к святым юродивым, но получающего гнусный характер на языке русском» [5].

Древнерусское слово похабъ давно уже вышло из употребления и присутствует в современном русском языке исключительно в виде корня в словах: похабить, похабник, похабница, похабничать, похабность, похабный, похабство и похабщина, [6, т. 3, с. 666] испохабить, похабно [7], которые передают этически негативные смысловые понятия.

Слова с корнем похаб- используются также в украинском языке: похабничати, похабний, похабна, похабне, похабник, похабщина; в болгарском языке: пахабнiчаць, пахабны, пахабная, пахабнае, пахабна, пахабнiк, пахабшчына; в польском языке: росhаbу́.

В остальных славянских языках слова с корнем похаб- отсутствуют, но широко используются слова с корнем хаб- [7].

Как самостоятельное, слово похабъ можно еще встретить в словарях ХIХ в.- начала ХХ в., например, в словаре Владимира Ивановича Даля 1863-1866 гг.: «Похаб - м. церк. юродивый, дурень. Похабный, наглый и бесстыжий в речах, срамо(скверно)словный, ругательский, поносный. Похабить, -бничать, -бствовать, сквернословить, срамословить, мерзостно ругаться и пр. Похабить что, портить, гадить; портить, баловать ребенка, говор. и похабный» [8], или в словаре церковно-славянского языка Григория Дьяченко 1900 г. - в значении «глупый, жестокий, бесстыдный» [9, с. 470].

Наиболее полным по числу слов с корнем похаб- в ХIХ в. является словарь церковно-славянского и русского языка 1867 г., в котором есть слова: похабникъ, похабница, похабничать, похабно, похабный, похабство, похабствовать, похабъ [10, с. 870].

В целом, словари ΧVΙΙΙ-ΧΙΧ вв. единодушны в представлениях о смысловых значениях слов с корнем похаб-, и даже позволяют с течением времени отследить постепенное появление новых однокоренных слов. Например, слово «похабник» впервые отмечено в словаре 1771 г., «похабничать» - в 1793 г., «похабщина» - в 1858 г. [7].

В Древней Руси не было культурных традиций составления словарей, а потому никогда не удастся достоверно узнать, что означали те или иные слова до ΧVΙΙΙ в. Впервые попытка воссоздания словаря древнерусского языка по письменным памятникам литературы была предпринята во второй половине ΧΙΧ в. Измаилом Ивановичем Срезневским. К 1893 г. были обнаружены и исследованы древнерусские письменные источники ХIII-ХVI вв., в которых использовались всего четыре слова с корнем похаб- : похабити, похаблю – в значении «повредить»; похабъ – в значениях «поврежденный умом», «сумасшедший», «юродивый», «дикий», «жестокий»; похабьно – в значении «неразумно, подобно сумасшедшему» и похабьство – в значении «юродство» [11, т. 2, ч. 2, с. 1313].

Перечень цитат, приведенных в словаре, с указанием источников и их датировки выглядит следующим образом:

1. Вѣсть похабленыи умом, яко Бг̃мъ взаконено есть кр̃щенiе (Слово Козмы пресвитера о ересях, без указания даты).

2. Ходя, акы похабъ въпiаше (Книга Иосифа Флавия о войне Иудейской из Русскаго исторического сборника ХV в.).

3. Бляди с нами, похабе (Житие Андрея Юродиваго по нескольким спискам ХV и ХVI вв.).

4. Похаба себе створивъ (Там же).

5. Буди похабъ мене дѣля (Там же).

6. Вѣси ли, похабе, не яко ли хоулникъ еси (Житие преподобнаго Феодора из Сикейскаго монастыря, из Минеи четии апрельскай Московской синодальной библиотеки ХVI в.).

7. (Царь Iоаннъ) прiиде благословитися ко блаженному Николѣ, иже Христа ради похабъ ся творя (Псковская летопись 7078 г.¹).

8. Кто такъ похабъi не чл̃кь (Златоструст ХVI в.).

9. Даръ бесстрастия приимъ, бл̃жне, ωт Ба̃, мироу всемоу поругася и зло же биваемь, и зло же стража, в женахъ оуродяся, похабно творя, тѣмь просвѣтися оумомь зря (Минея ХIV в.).

10. Слово ω стѣмь Андрѣ(ѣ), како сѫ емоу створи Ха̃ (ради) похабьство (Пролог мартовской половины года ХIII в. из числа т.н. Финских обрывов).

11. Самовольное похабьство (Житие Андрея Юродиваго по нескольким спискам ХV и ХVI вв.).

Итого, в словаре И.И.Срезневского приведено одиннадцать цитат, в которых использовались словообразования с корнем похаб- из восьми источников ХIII-ХVI вв., где шесть цитат (3-5, 7, 10 и 11) напрямую увязываются с юродством. Не исключено, что в контексте с юродством употреблены и остальные цитаты, по крайней мере, об этом можно косвенно судить по смыслу цитат 1 и 9. Тем не менее, ничто не мешает отметить, что слово похабъ и его производные в приведенных И.И.Срезневским цитатах не носят явного характера какой-либо бытовой разнузданности, непристойности и скабрезности, появившегося в словарях русского языка ХVΙΙI-ХХ вв., например, в словаре В.И.Даля.

Следующая попытка воссоздания словаря древнерусского языка по письменным памятникам литературы ХI-ХVΙΙ вв. была предпринята в конце ΧΧ в. Новый словарь в части слов с корнем похаб- в целом повторяет словарь И.И. Срезневского: похабъ, прил. в знач. сущ. – в значениях «поврежденный умом, безумный», «юродивый», «дикий, жестокий»; похабити – в значениях «вредить, портить»; похабно, нареч. – в значениях «безумно, бесстыдно»; похабство, сущ. – в значениях «безумие, юродство», а также содержит дополнительно два слова:похабление, сущ. – в значении «безумие» и похабный, прил. – в значениях «безумный, бесстыдный, скверный» [12]. Для новых значений слов приведены цитаты, из которых следуют более широкие временные границы использования слова похабъ и его применение в синонимии юродства:

1.Явѣ убо бж̃ии законъ прѣступаютъ, тужду и нову поклоняюште ся бу̃, нъ нѣсть врѣмя похабление (έμβροντησία) ихъ обличати (Чудовская псалтырь ХI в.) [13, с. 190, 241].

2.И со инѣми свойственно есть тихость, и кротость, и смирение, и любовь съ всѣми имѣти и всячески  похабънаго, и яростнаго, и свѣрепаго, и злопамятнаго обычаа остатися (Слова Митрополита Даниила  ХVΙ в.).

3.Идѣ же брацы и пирове, ту черьнцы и черницы и беззаконие: ангельскии имѣя на себѣ образъ, а бляднои нрав; святителскии имѣя на себѣ санъ, а обычаемъ похабенъ (Слово Даниила Заточника ХVΙΙ в. ~ ХIII в.).

Исходя из сказанного напрашивается мысль о несоответствии смысловых понятий слов с корнем похаб-, используемых в ХI-ХVII вв. и в ХVΙΙI-ХХ вв., более того, явно угадывается временной диапазон перехода слова похабъ от терминологии юродства к бытовому применению.

Нет полной ясности и с этимологией данного слова. Сегодня принято считать, что слово похабъ происходит от глагола похабити [14], который в свою очередь образован от глагола хабити путем присоединения к нему приставки по-, обозначающей либо «начатие действия», либо «непродолжительность действия», либо «совершение действия» [10, с. 490]. Однако с объяснением происхождения слова хабити, начинаются нешуточные трудности.

Составитель историко-этимологического словаря русского языка Павел Яковлевич Черных прямо указывает на то, что этимология глагола хабити(chabiti) и происхождение его корня хаб- (chab-) неясно. Он лишь осторожно и с оговорками высказывает предположение, что глагол chabiti как-то связан с литовским skόbti – в значении «становиться кислым» или с латышским skäbs – в значении «кислый», возможно, что и с древнеиндийским kşápatё – в значении «отказываться (от чего-либо)» [7].

Вторит ему и Александр Михайлович Молдован: «…праслав. *xabiti(sę), *xaběti, *xabьnъ(jь) и др. представлены во всех славянских языках… К сожалению, приходится считаться с недостатком текстологически достоверных сведений об особенностях употребления таких слов в письменных источниках и до поры воздержаться от определенных суждениях о сфере их распространения в прошлом» [15, с. 79].

Вряд ли после этого стоит удивляться, что практически все словари трактуют слово хабити и его производные вразнобой:

хабеный – в значении «жалкий, ничтожный», хабити, хаблю – «отвергать», хабленый – «отверженный, жалкий, ничтожный», хабитисѫ – «уклоняться, остерегаться» [11, т. 3, ч. 2, с. 1359];

хабить – в значениях: рус. «портить»: поха́бить, поха́бство, поха́бный, укр. оха́бити «портить», охабле́ний «негодный, гадкий», оха́ба «распущенная женщина», русск.-цслав. хабити, хаблıѫ «портить», хабенъ, хабленъ «жалкий», болг. хабя́, изхабя́ «порчу», сербохорв. ха̏бати, ха̏ба̑м «повреждать, изнашивать», ха̏бен «плохой», словен. hábiti, hȃbim - то же, чеш. ochabiti «лишать сил», ochabnouti «сделаться вялым», chabý «вялый, трусливый», росhаbу́ «сумасшедший», польск. сhаbу мн. «кости, торчащие из-под кожи», сhаbа «кляча», н.-луж. chabźiś «портить»,

но, там же хабить – в значении «хватать, загребать», о́хабень «название верхней одежды», охаба́нивать «хватать с жадностью» (см.), др.-польск. ochabić «охватить» [16];

хабити, -блю, -биш – в значении «брать, захватывать, присвоять» [10, с. 831];

хаба – в значении «проступок, наказание» [9, с. 780].

При такой неоднозначности происхождения и смысловых значений слова похабъ, находкой представляется уникальное текстологическое исследование древнерусских рукописей «Жития Андрея Юродивого», выполненное А.М.Молдованом и опубликованное в 2000 г., благодаря которому есть возможность по-новому взглянуть на происхождение слова похабъ.

«Житие Андрея Юродивого» – это книга о константинопольском юродивом Андрее, которая «…была весьма популярна на Руси, о чем свидетельствует ее богатая и разнообразная рукописная традиция. Созданное в греко-византийской среде и отвечавшее в свое время на запросы византийской церкви и общества, «Житие Андре Юродивового» (ЖАЮ) потом оказалось значительно более востребованным в русской религиозной, литературной и общественной жизни. Этому способствовало высокое качество древнерусского перевода ЖАЮ, обнаруживавшее необыкновенную занимательность и поучительность произведения. Немалую роль играло то, что в этом переводе скифское происхождение Андрея представлено как славянское. Но особым вниманием ЖАЮ пользовалось на Руси ввиду содержащегося в нем свидетельства о явлении Богоматери святому Андрею и Епифанию в константинопольском Влахернском храме, на основании которого в 60-х годах ΧΙΙ в. Андреем Боголюбским был установлен на Руси праздник Покрова Пресвятой Богородицы» [15, с. 5].

Самый древний сохранившийся список ЖАЮ - Т182 [17], датируемый концом XIV в., по мнению А.М.Молдована, наиболее точно соответствует древнейшему греческому списку, известному под обозначением Mon. 552 [18]. Проведенный А.М.Молдованом текстологический анализ 30 древнерусских списков ХIII-ХVI вв. и 12 списков ХVII в. на соответствие греческому оригиналу Mon. 552, позволил ему составить стемму этапов постепенного изменения текста древнерусского перевода ЖАЮ, в которой нашли свое место не только известные, но и гипотетические списки (архетипы), включая протограф [15, с. 31]. Согласно исследованию А.М.Молдована, список Т182 в наибольшей степени текстологически адекватен протографу древнерусского перевода ЖАЮ и разделен с ним наименьшим периодом времени, чем все остальные древнерусские списки. Это означает, что указанный список ЖАЮ имеет минимальные текстовые отличия от протографа. В этой связи, важен синонимический ряд для определения юродивого и юродства, представленный в списке Т182 словами: похабъ, похабьство, боголишь, боголишивыи, боголишье, салосъ, несмысль, несмысльнъ. По утверждению А.М.Молдована, именно этот синонимический ряд использовался и в протографе древнерусского перевода, который мог появиться между 950 г. – годом написания ЖАЮ на языке оригинала [15, с. 9], и рубежом XI-XII вв., когда была написана первая редакция Пролога, содержащая фрагменты из протографа древнерусского перевода ЖАЮ [15, с. 16-17].

Таким образом, даже поверхностное знакомство с исследованием А.М.Молдована, указывает на то, что временные границы существования слова похабъ в древнерусском языке сдвигаются к ΧΙ в., а смысловое значение этого слова в то время увязывалось исключительно с синонимией юродства. Более того, в словаре древнерусских слов, опубликованном в вышедшей вслед за исследованием А.М.Молдавана хрестоматии по истории русского литературного языка, слово «похаб» отнесено исключительно к понятию юродивого в качестве субстантированного прилагательного: «похабъ, -а субст. прил. сумасшедший; юродивый» [19, с. 809]. Но это еще далеко не все, гораздо более неожиданные выводы следуют из анализа древнерусского списка Т182 и сравнения его с греческим текстом Mon. 552.

Проведенный А.М.Молдованом подсчет применяемости слов в древнерусском переводе ЖАЮ показывает, что слово похабъ там использовалось в 36 случаях, 17 раз использовалось слово боголишь, дважды – боголишивыи, трижды – слово несъмысльнъ, единожды – слово несъмысль, дважды использовался грецизм салосъ, по одному разу - слова похабъство и боголишье [15, с. 59, 729, 739]. Кроме того, поскольку «в древнейшем списке Т182 заголовок ЖАЮ является чужеродным для этого списка: он написан по смытому пергаменту более поздним почерком, относящимся к ХV в., и привнесен из другой текстологической «ветви», А.М.Молдован берет на себя ответственность «реконструироватьархетип заглавия древнерусского перевода ЖАЮ в следующем виде: Житие ст̃аго оц̃а нашего Андрѣя похаба Ха̃ дѣлѫ» [15, c. 58-59]. Таким образом, использование слова похабъ в тексте древнерусского перевода достигало 37 случаев, что заметно превосходило применяемость остальных слов из синонимического ряда юродства, использованного в ЖАЮ.

Особо интересен тот факт, что переводчик не применяет глагольных форм слов с корнем похаб- даже в тех случаях, где это, казалось бы, напрашивается с современной точки зрения, что кардинально расходится с общепринятой этимологией данного слова. Переводчик использует только два однокоренных словообразования, причем, что неожиданно, прилагательного в значении существительного – похабъ (37 раз) и существительного среднего рода – похабьство (1 раз). При этом поражает многообразие падежных употреблений слова похабъ по тексту ЖАЮ: похабе (зв., ед. ч., 14 раз), похабъ (им., ед. ч., 13 раз), похаби (им., мн. ч., 2 раза), похаба (род., ед. ч., 2 раза), похабу (дат., ед. ч., 2 раза), похабомъ (тв., ед. ч., 2 раза), похабיмъ (тв., мн. ч., 1 раз), похабѣ (пр., ед. ч., 1 раз). Особенно неожиданным выглядит преимущественное использование в ЖАЮ слова похабъ в звательном падеже. В древнерусском языке, как и во всех прочих древних славянских языках, падежная система состояла не из шести падежей, как сейчас, а из семи. Седьмым падежом был так называемый звательный падеж, или «вокатив», по большей части входящий в состав фразеологических оборотов и других речевых формул: Бо́же, Созда́телю, Го́споди, влады́ко, вра́чу, ста́рче, о́тче, бра́те, сы́не, дру́же, кня́же, человече, и пр. Вокатив часто использовался при доверительном общении, придавая произносимой фразе оттенок некоторой интимности, и показывая уважительное отношение к собеседнику. Напротив, при разговоре с оппонентами и просто всяким отребьем, вокатив никогда не использовался [20]. Таким образом, вокативом похабе практически во всех диалогах переводчик передает почтительное и уважительное отношение собеседников к похабу!

Мой собственный подсчет соответствий древнерусских слов их греческим аналогам показал, что слово похабъ в 22 случаях переводит слово σαλός, в 9 случаях – έξιχος, 3 раза – παρετε, 2 раза –μωρός,  1 раз – παρατρέπεσθαι.

Боголишь – в 10 случаях переводит слово έξιχος, в 3 случаях – σαλός, 4 раза – πάρετον, 1 раз – παρατετραμμένος.

Боголишивыи – дважды переводит слово σαλός.

Несмысль переводит слово μωρός, а несъмысльнъ – один раз переводит слово έξιχος и 2 раза – παραφρονων.

Похабьство переводит слово μωροποιϊα.

Слова древнегреческого языка, используемые для определения юродивого и юродства в X-XI вв., передавали достаточно близкие смысловые понятия, например: σαλός – сумасшедший, юродивый [21, с. 7, 118], мятеж, смятение [13, с. 264]; μωρός – юродивый (ѫродъ)[13, с. 255], глупый, дурак [21, с. 20, 25, 119]; έξιχος – безумец, сумасшедший [21, с. 118, 134]; παρατετραμμένος – извращенец, безумный [21, с. 89-90]; μωροποιϊα – дурачество [21, с. 85] и т.п. Применение того, или иного слова было исключительным правом выбора автора литературного текста, при этом следует лишь помнить, что слово σαλός в те времена всегда воспринималось как скандальное, а остальные – были вполне допустимыми литературными словами [21, с. 205].

Обращает внимание, что использование каждого древнерусского слова из синонимического ряда юродства не имело строго соответствия определенному греческому аналогу. Очевидно, что, как и любой другой, переводчик протографа ЖАЮ активно пользовался правом отхода от подстрочного перевода в случае, если существовала возможность усилить или ослабить акценты изложения или осветить смысловые нюансы.

Например, существует фрагмент текста, где переводчик демонстрирует отличия между синонимами похабъ и боголишь, ставя их в соответствие греческим аналогам σαλός и έξιχος: «Друже мои о гсти, гдѣ хощеть быти похабъ и боголишь (σαλός κάι έξιχος), но в боголишьи (έξιχία) своемь и въ граньи своемъ яко всегда»²(194/700-702) [15]³.

В другом случае переводчик акцентирует внимание на различиях применяемости синонимов несмысленъ и похабъ: «Чресъ днь же всь праведникъ творяся несмысленъ (παραφρονων) словеса глаше jакоже похабъ (έξιχος)» (168/170-171).

В то же время преимущественное использование слова похабъ при переводе греческого слова σαλός явствует безоговорочно. О степени важности этого факта можно судить по цитате авторитетного исследователя византийского юродства Сергея Аркадьевича Иванова: «Греческое слово σαλός, которое переводится как «юродивый», означало просто «сумасшедший». Соответственно тот, кто симулирует помешательство, назывался σαλόν ύποκρινόμενος («разыгрывающий сумасшествие») или σαλόν προσποιούμενος («прикидывающийся безумным»), а делающий это из благочестивых соображений – δια Χριστόν, то есть «ради Христа» (при этом ύποκρινόμενος/ προσποιούμενος опускалось, но явно подразумевалось). Пока первое, светское значение слова σαλός еще было у всех на памяти, святого, разыгрывавшего сумасшествие, педантично именовали «прикидывающийся безумным». Однако по мере того, как святость под видом безумия становилась обычным явлением, слово σαλός  утрачивало мирской смысл. Его стали использовать главным образом по отношению к святым, так что пояснение о разыгранности безумия стало избыточным и все чаще отбрасывалось. Сочетание δια Χριστόν σαλός сделалось терминологическим определением специального вида святости» [21, с. 7].

Таким образом, слово похабъ в протографе ЖАЮ чаще всего переводит слово, которое в греческой культуре того времени относилось к терминологии, сложившейся на протяжении длительного времени и определяющей специальный вид святости. Потому-то к моменту написания ЖАЮ слово σαλός в Древней Греции не требовало каких-либо пояснений, поскольку связывалось исключительно с юродивым и его поведением. В противоположность этому, в Древней Руси в ΧΙ в. не было и не могло быть слов, которые бы передавали такие понятия, как юродивый и его поведение, поскольку христианская культура после крещения славян князем Владимиром Святославовичем в 988-989 гг. [22, т. 13, с. 418] только-только зарождалась, и на Руси не могло существовать стойких представлений ни о самом юродстве, ни, соответственно, о его традициях. Тем не менее, уже к началу ΧΙ в. на Руси должны были появиться слова, которыми славяне определяли юродство. Это умозрительно следует хотя бы из того, что вследствие тесных контактов между Древней Русью и Византией уже с середины ΙΧ в. христианство в греко-православной форме начало распространяться среди господствующего класса на Руси [22, т. 13, с. 418]. Главным средством распространения православия, безусловно, были книги: житийные, риторические, церковно-учительные слова и другие сочинения отцов греко-православной церкви, которые в ΙΧ-ΧΙ вв. стали переводиться на древнерусский язык. В переводах неминуемо должна была появляться первая терминология юродства, и она была.

Самым первым термином юродства в древнерусском языке, по-видимому, было слово буй (буякъ, буявъ), которое употреблено в древнейшем кирилло-мефодиевском переводе Послания к Коринфянам, но в последующих редакциях Послания постепенно вытесненное словами оуродъ, оуродив, юродивый. Причем слово буй главным образом использовалось в прямом своем значении как «глупый», а в терминологическом как «юродивый».

Очевидно, в число первых терминов юродства попало и слово оуродъ. Это следует из древнерусских переводов Пандектов Антиоха (XI в.): «Мы оуроды Ха ради»; Синайского Патерика (XI в.): «зьряще же бе акы оуродъ»; Апракосе Мстислава Великого (конец XI – начало XII в.): «оца нашего Сумеона оуродиваа Ха ради» [21, с. 138].

Иногда в первых переводах использовались оба указанных слова одновременно, например, в первой древнерусской редакции жития Василия Нового (XII в.): «Иже оуродстיвомъ мдраго злобу победиши, ибо в соуетьном мире семъ боуи себе Ха ради сътворивיше... посмехъ бывше...» [21, с. 137].

 И все же есть основания предполагать, что в отсутствии традиций переводов книг про юродивых, используемая в них терминология юродства в первую очередь отражала субъективное восприятие и способность первых переводчиков византийских текстов донести смысловые нюансы исходного текста, их языковые привычки и пристрастия, а также эмоциональность перевода.

Субъективизм, безусловно, присутствовал и у переводчика протографа ЖАЮ, о чем свидетельствует использование им синонимии юродства, которая впоследствии в значительной степени утратила свое значение. А.М.Молдован акцентирует внимание на том, что уже во второй редакции ЖАЮ, произведенной в ХII-ХIII вв., была сделана лексическая замена множества устаревших, региональных, просторечных и редких слов, которые к моменту редактирования утратили свои древние значения или изменили стилистические характеристики. Так, например, слова похабъ и похабьство заменялись по всему тексту словами оуродъ и оуродьство [15, с. 42-44, 80-81]. Точно такие же тенденции прослежены А.М.Молдованом и в серии статей для Пролога, составленных уже к началу ХII в. Здесь также слово похабъ было заменено на слово оуродъ, что расценено А.М.Молдованом как определенная «универсализация» лексики путем замены редких и экспрессивных слов на более известные и нейтральные в стилистическом отношении [15, с. 112].

Интереснейшую подробность, вполне свидетельствующую о редком применении слова, А.М.Молдован подметил во втором древнерусском переводе ЖАЮ, датируемом  второй половиной ХV в., где переводчик дважды ошибся, написав в тексте слово похабъ так: похб. Причем, это, даже, несмотря на то, что в своей работе переводчик использовал для справок текст первого древнерусского перевода [15, с. 121].

Таким образом, в начале второго тысячелетия складывается такая картина синонимии юродства на Руси:

1. К моменту написания протографа древнерусского перевода ЖАЮ в ΧΙ в. на Руси, безусловно, существовала, но еще не могла сложиться общепринятая терминология юродства, поскольку традиции юродства на Руси еще не культивировались.

2. В том же ΧΙ в. в протографе древнерусского перевода ЖАЮ практически повсеместно для перевода термина σαλός, определяющего специальный вид святости, использовалось слово похабъ, несмотря на то, что для тех же целей уже, безусловно, применялось слово оуродъ, получившее впоследствии большее распространение в терминологии юродства.

3. Уже в ΧΙΙ-ΧΙΙΙ вв. слово оуродъ вытесняет в древнерусских переводах и редакциях ЖАЮ слово похабъ, но не искореняет его употребления, сосуществуя на паритетных началах.

4. Основываясь на перечне цитат в словаре И.И.Срезневского, можно судить о редком использовании слов с корнем похабъ в древнерусских источниках ХIII-ХVI вв. Правда следует оговориться: И.И.Срезневскому не было известно о существовании древнейшего списка Т182 [15, с. 19], а приведенные им цитаты из Пролога (одна цитата) и из ЖАЮ (четыре цитаты), А.М.Молдован относит ко второй редакции древнерусского перевода [15, с. 17, 31], подвергшейся редакционным правкам. То же относится и к словарю русского языка по письменным памятникам литературы ХI-ХVΙΙ вв., причем цитаты из ЖАЮ приведены там по тем же источникам, что и у И.И.Срезневского.

5. Во всех самостоятельных славянских переводах ЖАЮ, не основанных на протографе древнерусского перевода, слово похабъ не употребляется, что исключает его общеславянское, читай, древнее происхождение. Зато там повсеместно используются словообразования с корнями: оурод-,юрод-, ѫрод- [15]. Тот же вывод следует и из старославянского словаря по рукописям Χ-ΧΙ вв., где также нет слова похабъ, но во всей своей полноте синонимии юродства представлены слова: ѫродъ – в значениях «неразумный, глупый, глупец, дурак», ѫродьно – в значениях «неразумно, глупо», ѫродьнъ – в значениях «неразумный, глупый»,ѫродьскы – в значениях «неразумно, глупо»,ѫродьство – в значениях «неразумность, глупость, безрассудство»,ѫродьствовати – в значении «поступать неразумно, глупо» [23].

Все это, по совокупности, заставляет думать, что слово похабъ могло бы быть употреблено в протографе древнерусского перевода ЖАЮ впервые. Более того, у переводчика были веские причины и уникальная возможность ввести в оборот новое слово, доселе неизвестное в славянском языковом поле, причем анализ текста перевода ЖАЮ и текстологические исследования А.М.Молдована допускают такую возможность. Это тем более заслуживает внимания, поскольку словотворчество в древнерусских переводах не являлось чем-то необычным, о чем свидетельствуют многочисленные примеры подобного рода «придумывания» новых слов древнерусскими переводчиками [15, с. 127].

Анализ лингвистической принадлежности перевода протографа и его автора, выполненный А.М.Молдованом, говорит о том, что переводчик протографа был человеком древнерусского происхождения, владел преимущественно северо-восточной славянской лексикой, великолепно знал разговорный греческий язык своего времени, обладал знаниями церковнославянской терминологии. Он успешно справился с переводом ряда «редких греческих слов, известных в наше время византинистам только по тексту ЖАЮ и отсутствующих в других греческих источниках.Внятное изложение сложных богословских, «естественно-научных» и др. пассажей текста показывает, что переводчик не только понимал их содержание, но и владел соответствующей церковнославянской терминологией. Это особенно заметно при его сравнении с южнославянским полным переводом ЖАЮ, где оставлены без перевода многие греческие слова, которым древнерусский переводчик нашел церковнославянские соответствия» [15, с. 103-105].

Вполне резонно допустить, что, обладая таким уникальным сочетанием знаний и способностей, переводчик протографа древнерусского перевода ЖАЮ старался максимально точно донести нюансы древнегреческого текстового оригинала до древнерусского читателя. Его задача существенно осложнялась тем, что в древнерусской культуре не существовало системообразующих представлений ни о культуре юродства, ни о глубинной сущности святости юродивых, соответственно, не существовало общепринятой и общепризнанной терминологии.

Переводчик ясно понимал, что в переводе он описывает поступки святого, которые должны послужить образчиком достижения сакральных истин. Причем он хорошо осознавал, насколько сложно донести это людям, которые никогда вживую не видели самих юродивых и не знали целей их странного и эпатажного поведения.

В этой связи важно было не ошибиться с применением слов, передающих понятия  юродства. Безусловно, переводчик знал, какими словами переводились до него на древнерусский язык слова σαλός, έξιχος и μωρός. Безусловно, знал о применении в древнерусских переводах слов буй или оуродъ, но вот что интересно, в представлении переводчика ЖАЮ слова похабъ и оуродъ не были и не могли быть синонимами! Это хорошо видно, хотя бы даже, на примере преимущественного употребления в ЖАЮ слова похабъ в звательном падеже, и абсолютная (!) невозможность использования слова оуродъ подобным образом.

Общепризнанно, что ЖАЮ «в равной степени можно считать романом», поскольку «оно имеет все признаки самого совершенного художественного произведения: ярко выраженное композиционное построение, четкий сюжет, многочисленные колоритные детали, но главное – мастерское построение образов» [24]. Таким образом, перед переводчиком стояла задача литературного перевода сложнейшего текста, аналоги которого к тому времени, возможно, еще не переводились на древнерусский язык, тем более для неподготовленного читателя, не знающего смысла и мотивов поведения юродивого. Если бы в этом случае для определения юродивого переводчик оставил терминологию древнегреческого оригинала без перевода или применил известное в славянском языке слово, вряд ли бы нашлось много людей в Древней Руси, сумевших разобраться в тонкостях поведения Андрея Юродивого и отличить его от банального сумасшедшего. В первом случае было бы просто непонятно, о чем, собственно, идет речь, а во втором – помешали бы смысловые ассоциации и наслоения известных славянских слов.

Переводчику нужен был такой прием в подаче повествования, чтобы древнерусский читатель за маской безумия понял благочестивые мотивы поведения Андрея, что было возможно, только придумав и введя в языковой оборот новое слово в соответствующем терминологическом значении. Аналогично этому много позже в языковой оборот вводились новые слова по мере появления необходимости в них, например: самолет, телефон, телевизор и проч.⁴

Возможно, переводчик воспользовался тем, что во всех славянских языках издревле бытовало множество словоупотреблений с корнем хаб-, в основе своей  передающих понятия отклонения от социальных эталонов норм, в т.ч. отверженности, испорченности и ущербности. Например, в упомянутом словаре из христоматии по истории русского литературного языка приведены следующие слова с корнем хаб-: «хабитисѫ, хаблюсѫ гл. уклоняться, отказываться, оставлять» [19, с. 819]. Поскольку А.М.Молдован акцентировал внимание на применении слова похабъ в качестве прилагательного в значении существительного [15, с. 729], то само слово было призвано указывать на качество человека в восприятии его другими людьми [25], при этом приставка по- могла бы придавать новому слову, например, сравнительную степень для смягчения качества [6, т. 3, с. 318]. Древнерусское субстантированное прилагательное похабъ, или в современной грамматике его эквивалент – полное прилагательное похабный, что одно и то же, – это, прежде всего, человек в «глазах» других людей, а не сам по себе, в силу своей природности, как, например, оуродъ! Человек, который по своим качествам определяется как похабъ, или похабный – он на самом деле как бы хабный, потому что его поведение хоть и не соответсвует этическим нормам социума, т.е. по оценке людей оно «неправильное», тем не менее, такой человек неоднозначен в этом проявлении и потому достоин понимания и снисхождения в оценке своего поведения.

Придуманное переводчиком, а точнее сказать, новообразованное, в соответствие с грамматическими нормами того времени, слово достигало поставленной цели с ювелирной точностью. Новое слово было созвучно с существовавшими однокоренными словами и не отторгалось восприятием как инородное, не шокировало новизной, поскольку соответсвовало правилам грамматики, «цепляло» сознание своей узнаваемостью и одновременно неизвестностью, намекало на ущербность, но, в тоже время, не имело своей собственной истории, которая бы отвлекала восприятие. Однако, важнее всего то, что новое слово сразу возникло как сакральный термин!

Сюжет ЖАЮ во многом способствовал легитимности новообразованному слову, в котором оно, прежде чем быть применено к человеку, привносится как данность свыше – от Бога: «А красныи онъ уноша вда ему чьстныя вѣнца и лобзавъ его рече: «Иди с добромъ. Отселѣ уже нашь еси другь и брат. Теци уже добрыи подвигъ, нагъ буди и похабъ (σαλός) мене дѣля и многа добра причастьникъ будеши въ день цьсарства моего» (165-166/122-127). Причем тут же нововведение буквально слово в слово закрепляется рефреном: «Свѣщаховѣ же ся оба и судиховѣ, да ся прѣтворить нынѣ вмѣсто яко бѣшенъ есть, неистовъ ся дѣеть рекшаго дѣля к нему: «Буди похабъ (σαλός) мене дѣля и многа добра причастника тя сътворю въ день цьсарства моего» (166/134-138).

Не противоречит этому приему и применение слова похабъ в заголовке, где оно формально применяется впервые и без пояснений, но его данность от Бога преподносится в связке с именем Христовым (Андрѣя похаба Ха̃ дѣлѫ), что предполагает  восприятие на веру.

Удивительно, но переводчик по ходу повествования мастерски дает терминологическое определение нового слова, заложив это в своем переводе путем постепенного разъяснения сущности и смысла в поведении юродивого. В этой связи, прежде всего, обращают на себя внимание два фрагмента ЖАЮ:

1. Свѣщаховѣ же ся оба и судиховѣ, да ся прѣтворить нынѣ вмѣсто яко бѣшенъ есть, неистовъ ся дѣеть рекшаго дѣля к нему: «Буди похабъ (σαλός) мене дѣля и многа добра причастника тя сътворю въ день цьсарства моего»(166/134-138).

В русском переводе [26]⁵ это звучит так: «Посовещавшись, мы решили, что ему нужно отныне преобразиться и представиться умалишенным и бесноватым ради того, который сказал ему: «Будь юродивым меня ради и великого блага удостоишься в день царствия моего».

2. Да ты добра дѣля не створился еси похабомъ (σαλόν), но любо ли отлѣсти хотя симь образомь плотныя работы (184/500-502).

В русском переводе: «Да сам ты благой ли цели ради стал юродивым, а не для того ли, чтобы таким образом уклониться от земных трудов?».

Получается, что похабом можно только стать, причем притворившись (или преобразившись, или представившись) умалишенным и бесноватым, другими словами, симулируя безумство. Здесь важно особо подчеркнуть, что быть умалишенным и бесноватым еще не значит быть похабом, для этого есть специальные термины, употребляемые в разных местах текста: бѣшенъ и неистовъ.

Но это еще не все. Если обратиться к тексту, где описываются действия юродивого, собственно, само юродство, то это выглядит так:

1. И шедъ же на улицю вне и нача ристати играя. Зрящеи же глаголаху, смѣющеся ему: «Добръ подъкладъ лежить на твоемь ослѣ, похабе (έξιχος)».Он же глаголаше: «Право, похабе (σαλοί), в добрѣ рюи хожю. Патрика бо мя есть створилъ Владыка» (185/517-521).

В русском переводе: «И выйдя на улицу, он начал бегать, юродствуя. Видевшие его, смеясь над ним, говорили: «Хорошая попона лежит на твоем осле, юродивый». Он же отвечал: «Воистину это вы юродивые, я ношу добрую одежду. Ибо Господин мой сделал меня патрикием».

2. Нъ углядаше мѣсто таино, кдѣ же будяше сборъ нищихъ, да идяше к нимъ, носяи чаты в руцѣхъ, творяся играяи, да быша не разумѣлѣ дѣла его, сѣдъ, начняше играти чатами (185/525-529).

В русском переводе: «И высматривал укромное место, где собирались нищие, и шел к ним с медяками в руках, притворяясь блаженным, чтобы они не разгадали его замысла, и, присев, начинал играть медяками».

3. Святыи же играя, мимоиде (286/2649).

В русском переводе: «Святой же, юродствуя, продолжил свой путь».

Юродство представляется переводчиком как игра – притворное действие, изображающее собой что-либо [6, т. 1, с. 1128, 1129]. В итоге, похабъ - это не просто тот, кто притворяется бесноватым и умалишенным, а тот, кто симулирует безумство в игровой форме, вернее, даже в театрализованной форме, поскольку его игра предназначена исключительно для зрителей.

Но и этого мало, иначе, чем бы похаб отличался от ненормального или дебошира?

Оказывается, ко всему прочему должна быть еще и цель такого поведения, о чем в житии говорится прямо:

«А красныи онъ уноша вда ему чьстныя вѣнца и лобзавъ его рече: «Иди с добромъ. Отселѣ уже нашь еси другь и брат. Теци уже добрыи подвигъ, нагъ буди ипохабъ (σαλός) мене дѣля и многа добра причастьникъ будеши въ день цьсарства моего» (165-166/122-127).

В русском переводе: «А прекрасный юноша отдал ему честные венцы и, поцеловав его, сказал: «Иди с добром. Отныне ты наш друг и брат. Устремись на добрый подвиг, наг будь и юродив меня ради и великого блага удостоишься в день царствия моего».

Очевидно, что слово похабъ несет в себе сакральный смысл, что и отличает его от понятий «притворец», «дебошир» и «умалишенный», а похабьство изначально – это не что иное, как театрализованная симуляция безумия для сакральных целей.

Суммируя сказанное, для того чтобы употребить к человеку прилагательное похабъ, существует три минимальных и достаточных качества данного человека, а именно:

1.Абсолютно здоровый в психическом плане человек начинает «Ваньку валять», прикидываясь умалишенным, безумным, бешенным, или дурачком;

2.Делает он это в гуще толпы, намеренно и демонстративно обращая и приковывая к себе внимание;

3.Однако, происходит это не потому, что у человека мимолетное настроение, когда ему в голову взбрело просто поблажить, или покуражиться, а – целенаправленно из высших побуждений. Его цель – своим поведением преподнести людям одну из основных сакральных истин, произнесенных апостолом Павлом: «Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, тот будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор 3:18–19).

В терминологическом значении, похабом является только тот, кто в своем поведении одновременно совмещает все три качества. Причем это даже более точное определение похабьства, нежели известная нам сегодня формулировка как «сакральная симуляция безумия» [27]. Похабствуя, юродивый надевает маску, симулирует безумие и испытывает «раздвоение, подобное тому, которое переживает актер, входящий в свою роль, но остающийся самим собой» [28].

И, наконец, употребляя единственное на весь текст слово похабьство с «неправильным» переводом, переводчик акцентирует и особо подчеркивает одну из концептуальных особенностей похаба: стать похабом можно только по собственной воле: «Възри да видишь колико его есть сътворило самовълное похабьство (μωροποιϊα)» (242/1732-1733), именно в этом кроется суть его святости.

В пользу версии о «придуманном» переводчиком ЖАЮ слове похабъ, говорит тот факт, что в своем анализе территориального распространения лексики, примененной в древнерусском переводе ЖАЮ, А.М.Молдован не смог идентифицировать принадлежность слова похабъ ни к общеславянской, ни к южнославянской, ни к северославянской, ни к восточнославянской лексике [15, с. 63-103].

В тоже время, говоря о «придуманном» переводчиком ЖАЮ слове, нельзя обойти вниманием факт применения единственного на весь текст слова похабление в древне-болгарском переводе Чудовского Псалтыря ΧΙ в. [13, с. I-V]. Примечательно, что сам переводчик Псалтыря в приведенном им же греко-славянском словаре, дает двоякое толкование греческому слову έμβροντησία как похабление, пошибление [13, с. 241], при этом он применяет в переводе греческие слова σαλός в значениях  «мятеж, смятение», и μωρός в значении «юродивый». Это говорит о том, переводчик Псалтыря, безусловно, знал слово похабъ, но при переводе греческой синонимии юродства предпочитал использовать традиционные старославянские термины. Тем не менее, ему зачем-то понадобилось единственный раз применить эксклюзивное слово, при этом он явно отдавал предпочтение одному из его вариативных значений. В древнерусском языке слово пошибенный (έμβρόντητοι) [29] использовалось в значении «безумный, лишенный рассудка», тем не менее, переводчику не хватило смыслового понятия слова пошибление (безумие) в качестве характеристики обличителя преступающих закон божий, ему потребовалось усилить смысловое значение греческого слова έμβροντησία. Если в цитате: «Явѣ убо бж̃ии законъ прѣступаютъ, тужду и нову поклоняюште ся бу̃, нъ нѣсть врѣмя похабление ихъ обличати», заменить слово «похабление» словосочетанием «подобно (наподобие) похабу», то данная цитата становится более емкой и осмысленной.

Поскольку датировка Чудовской Псалтыри не вызывает сомнений – это именно ΧΙ в., то все становится на свои места в том случае, если предположить, что протограф ЖАЮ появился чуть раньше Чудовской Псалтыри, все в том же ΧΙ в. Это не противоречит заключению архиепископа Сергия Владимирского об установлении на Руси праздника Покрова по эпизоду явления Богоматери Андрею Юродивому [30]. Более того, при развитом книгообмене того времени, все это выглядит естественным, ведь именно скорость распространения древнеславянских переводов богослужебных книг было основным смыслом их появления, тем более, когда речь заходит о качественных переводах. Таким образом, уникальное использование слова в Чудовской Псалтыри выглядит как прямое следствие талантливого перевода ЖАЮ.

Вообще же версия введения в языковый оборот нового слова похабъ в протографе древнерусского перевода ЖАЮ способна объяснить исключительно все странности, связанные с данным словом, например:

1.Неспособность современной науки внятно объяснить этимологию слова похабъ.

Действительно, как, не зная подоплеки, можно объяснить происхождение слова, необходимость в котором появилась только при переводе литературного произведения, в основе которого лежит доселе неизвестное культурное явление; слова – остававшегося исключительно термином юродства вплоть до ΧVΙΙ в.? До появления христианства на Руси, в древнерусском языке не было такого понятия как юродивый, и, соответственно, слова, передающего это понятие, точно так же, как не было у средневекового человека понятия «Интернет».

2.Абсолютное применение слова похабъ в протографе ЖАЮ в противовес синониму из классической церковнославянской терминологии – оуродъ.

В этом явно усматривается задумка и авторское право переводчика, продиктованное исключительно целью чистоты восприятия неподготовленным читателем смысловой нагрузки текста ЖАЮ. Переводчик мог ограничиться применением традиционных древнерусских слов близкого назначения буй, оуродъ и пр., но тогда бы сохранялась вероятность искажения смыслового восприятия ЖАЮ.

3.Использование в древнейшем переводе ЖАЮ слова похабъ происходит в значительной степени чаще, чем его эквивалент σαλός в оригинале греческого текста (соотношение 37 к 27).

Это говорит о том, что автор древнерусского перевода ЖАЮ стремился максимально отобразить нюансы вновь введенного слова, закрепляя тем самым его статус. Именно поэтому переводчик 15 раз⁶ выполнял перевод «неправильно», ставя в соответствие слову похабъ иные, чем σαλός, слова.

4.Отход от применения словообразований с корнем похабъ- во второй редакции ЖАЮ в начале ΧΙΙ в.

Применение слова похабъ в протографе ЖАЮ выполнило свое главное предназначение: произошла интервенция нового смыслового понятия в сознание древнерусских людей. В отличие от многовекового пути греческого слова σαλός, сделано это было в сжатые сроки. В дальнейшем, когда термин «похабъ» закрепился в сознании людей, и отпала необходимость лишний раз объяснять кто это такой, естественным образом встал вопрос о замене нового терминологического понятия традиционной церковнославянской лексикой.

5.Широкое использование слов с корнем похабъ- исключительно в трех современных славянских языках.

Оказывается, языковые ареалы современного применения словообразований с корнем похаб- строго соответствуют территориальному распространению первого древнерусского перевода ЖАЮ в России, Украине и Болгарии. А.М.Молдован приводит доказательства, что помимо самостоятельных южнославянских переводов существовал болгарский список древнерусского перевода, известный сегодня по двум отрывкам, датируемых 20-ми годами ΧΙV в., куда было перенесено слово похабъ [15, с. 46-48]. Кроме того, известна украинская редакция древнерусского перевода, датируемая рукописями ΧV-ΧVΙΙ вв., в которых в основном тексте сохранено слово похабъ, однако в многочисленных редакторских вставках чаще использовалось слово оуродъ, хотя, впрочем, в этих правках встречались и словообазования с корнем похаб-, например, похабьскым ωбразωм [15, с. 51-52]. Использование в Чудовской Псалтыри слова похабление есть лишнее подтверждение языкового распространения ЖАЮ в славянских странах.

6.Существование слова росhаbу́ в польском языке.

Польша не относилась к территориальному распространению первого древнерусского перевода ЖАЮ, однако проникновение слова росhаbу́ в польский язык могло произойти из Украины, или из России во времена вхождения Польши в состав Российской империи (1815-1917 гг.) [22, т. 20, с. 294], о чем косвенно свидетельствует скудость применения этого слова в единственном своем значении – «сумасшедший».

Подчас складывается ощущение, что, применив слово похабъ для раскрытия сущности юродства, переводчик вложил в древнерусский перевод гораздо больше смысла, чем автор оригинала греческого текста. Возможно, именно поэтому «своим разнообразным и ярким содержанием ЖАЮ, несомненно, способствовало популярности идеологии юродства на Руси. Насколько можно судить о происхождении рукописей древнерусского перевода ЖАЮ, места их активного переписывания в основном совпадают с географией распространения на Руси юродства. Древнейшие рукописи ЖАЮ происходят из Северо-Западной Руси; в ХV-ХVI вв. древнерусский перевод получил авторитетное закрепление в митрополичьих Великих Четьих Минеях и его распространение охватило центральные области» [15, с. 27].

Таким образом, с подачи автора протографа древнерусского перевода ЖАЮ слово похабъ до поры до времени являлось исключительно термином, определявшим  юродство в своей первородной сути. Это, по-видимому, хорошо осознавали еще ΧVΙ-ΧVΙΙ вв., о чем свидетельствуют такие формулировки в древнерусских рукописях, как: «урод похаб Христа ради» [31] (в оригинале текста написано с ошибкой: «урод поохаба Христа ради»; прим. – ЮП), или «по обычаю убо своему святый являшеся людем яко юрод и похаб» [32], или «будеши похаб и урод всем людем» [21, с. 213]. Если не расценивать это как тавтологию, то следует признать, что люди того времени хорошо различали нюансы применения синонимов урод и похаб. Возможно, что именно это имел ввиду Георгий Петрович Федотов, утверждая, что «юрод» и «похаб» - эпитеты, безразлично употреблявшиеся в древней Руси – по-видимому, выражают две стороны надругания над «нормальной» человеческой природой: рациональной и моральной» [33, с. 97-98].  

О существовании нюансов в применении этих двух слов красноречиво говорит тот факт, что слово похабъ в звательном падеже использовалось вплоть до ΧVΙΙ в., например, «Они же, слышавше приход мой и не давше ми внити в храмины своя, но изшедше з дреколми и отгнаша мя от себе яко пса некоторого, брезгующе мною и глаголаху и кричаху на мя: «Поиди ти, похабе, отсюду прочь» [32], а вот примеров использования слова оуродъ в звательном падеже не известно. Здесь, мне кажется, будет не лишним разобраться в причинах взаимозаменяемости и различий слов похабъ и оуродъ (урод, юрод).

Оуродъ по первому смыслу обозначал того, кто «родился неправильно», будь то в физическом или умственном отношении. Кстати сказать, и это важно для понимания синонимии юродства: только с ХVІІ в. слово «урод» стало обозначением врожденного калеки, а «юрод» – безумца, в том числе и притворного [34, с. 232-233]. Российский лингвист Вячеслав Всеволодович Иванов уточняет, что вероятное значение слова оуродъ в праславянском языке – «не имеющий родства, дающего права на землю и другие владения; необычный по своему роду». В славянском же языке слово стало относиться и к нищему духом, и к человеку, наделенному «гротескным телом» [21, с. 223].

В узком смысле, применительно к юродивым, оуродом изначально называли того, чье поведение было неправильным с точки зрения здорового человека. Неразумность, глупость, бесноватость, скандальность и дебош – все это проявления поведения душевнобольного человека. Поведение похаба тоже неправильное, причем мало отличимое от поведения оурода, но он при этом остается душевно здоровым человеком. Похабъ не сумасшедший, не глупый и не дурак, потому что его безумие театральное, а играет он для достижения сакральной цели. В этом случае, не всегда очевидно различить грань между притворным и непритворным безумством! Как разобраться, почему человек ведет себя неадекватно или впадает в безумство: по болезни ли он такой, либо по какой-то иной причине? Возможно, в такой неопределенности и кроется объяснение взаимозаменяемости в древнерусском языке слов похабъ и оуродъ по отношению к юродивому. Слова похабъ и оуродъ – это синонимы, т.е. близкие и мало различимые по смыслу слова, но в терминологическом отношении это совершенно разные слова.⁷ Дело в том, что слово оуродъ намного древнее слова похабъ, и появилось намного раньше, чем возникло понятие юродивого на Руси, поэтому оно было применено к обозначению юродивого по смысловому значению, а слово похабъ сразу появилось как технический термин. Это, кстати, является единственной причиной, по которой слово похабъ использовалось так редко в письменных древнерусских источниках – ничего другого-то оно не обозначало!

И еще. С одной стороны, похабъ – термин книжный, рафинированный, а посему оторванный от жизни, а оуродъ – более приземленный, жизненный и понятный. Но, с другой стороны, похабъ передает идеальную сущность юродивого, согласно сути его христианского служения, т.е. добровольное юродство – Христа ради, а оуродъ передает земное воплощение юродивого, воспринимаемое обычными людьми как природное юродство – сумасшествие. Можно даже понимать так, что юродивый Христа ради выступает перед Богом как похабъ, а перед людьми как оуродъ.

После того, как становится понятным, что слово похабъ изначально возникло в качестве технического термина юродства, встает вопрос, почему именно между ΧVΙΙ и ΧVΙΙΙ вв. произошло изменение его смыслового значения?

Раскрытию причин, истории и глубинной сущности юродства посвящены ряд современных работ [15 ; 21 ; 35 ; 36], пересказ которых лишен смысла, но содержание позволяет выделить поворотные моменты в истории древнерусского юродства.

Общепризнано, что в конце ХІ в. в Киевской Руси появился первый юродивый – монах Киево-Печерского монастыря Исаакий Печерский (†1090) [37]. В поведении преподобного Исаакия не прослеживается резких черт юродивого византийского типа, поскольку его юродство носит временный характер и мотивируется желанием избежать мирской славы. Это не особая форма христианского служения, а скорее проявление аскезы без явных нарушений моральных норм поведения [33, с. 98 ; 38].

Агиографы умалчивают о существовании древнерусских юродивых, начиная с кончины Исаакия Печерского и вплоть до появления юродивого, известного под именем Прокопия Устюжского (†1303). Чтобы уж категорично не утверждать о полном отсутствии юродивых в Древней Руси, следует сослаться на упоминание в агиографии о мимолетном опыте юродства в житие преподобного Авраамия Смоленского († до 1224): «богодухновенные же книги и святых жития почитая и како бы ихъ жития и труды и подвиг въсприяти, изменися светлых риз и в худые ся облече и хожааше яко единъ отъ нищихъ и на оуродство ся преложь (ругаяся миру и прелестемъ его)... и оутаився всехъ» [21, с. 141].

 Общепризнанно, что Прокопий Устюжский стал первым юродивым в Древней Руси согласно классическим канонам поведения, известным по житиям византийских юродивых Симеона Эмесского и Андрея Юродивого. Вслед за ним в святцах ХIV в. появляются сразу четверо юродивых: Захария иерей Шенкурский (†1325), Феодор Новгородский (†1392), Николай Кочанов Новгородский (†1392), Георгий Новгородский, и далее по векам динамика численности святых изменялась так: ХV в.- 8 чел., ХVI в.- 13 чел., ХVII в.- 17 чел. (в т.ч. одна женщина), ХVIII в.- 3 чел. (в т.ч. одна женщина), ХIХ в.- 2 чел. (обе женщины), ХХ в. – нет никого [39]. Разумеется, это одна из версий численности юродивых на Руси по столетиям, причем далеко не бесспорная. Например, по Г.П.Федорову картина чтимых русских юродивых была такая: XIV в. – 4 чел.; XV в. – 11 чел.; XVI в. – 14 чел.; XVII в. – 7 чел. [33, с. 97]; С.А.Иванов преподносит иной взгляд: XIV в. – 3 чел.; XV в. – 5 чел.; XVI в. – 10 чел.; XVII в. – 4 чел. [21, с. 146, 150] Не утихают споры исследователей об общем количестве только канонизированных юродивых, при этом называются цифры от 23 до 50 [21, с. 152]. Однако в данном случае не имеет смысла уточнять, или оспаривать списки русских юродивых, поскольку в рамках данного исследования важен качественный показатель роста и спада численности юродивых по столетиям, характеризующий динамику почитания русских юродивых. В подавляющем большинстве все количественные оценки юродивых сходятся на том, что пик роста юродивых приходится на XVI в., а в дальнейшем происходит резкий спад.

Как правило, информация про юродивых доходит до нас из соответствующих житий, которые не имеют документальной основы. Жития юродивых представляют собой традиционную нарезку из стереотипных жизнеописаний, бедных историческими приметами, но изобилующих творимыми ими чудесами, где факты и вымысел неразделимы, поскольку практически всегда жития составлялись под заказ церкви исключительно после смерти юродивого, иногда при значительном временном разрыве. Так, например, житие Прокопия Устюжского было написано через три столетия после его смерти, где «образ святого был «подогнан» под стереотип юродивого» [34, с. 243-244]. В соответствии с этим ничего определенного про юродивого как человека, исходя из жития, сказать невозможно, как невозможно сказать и насколько само житие соответствует жизни реального человека, поскольку истинной целью написания жития было создание образа святого по мотивам фактов и преданий о его жизни. Редкие факты из жизни реальных юродивых дошли до нас в путевых записках иностранцев во время их пребывания в России начиная с ХVI в., но это относится уже к периоду, выражаясь языком современного шоу-бизнеса, «раскрученности» образа юродивого.

То, что церковь какое-то время именно «раскручивала» образ юродивого, следует и из решений Соборов 1547 г. и 1549 г. по канонизации первых юродивых, и из динамики роста численности канонизированных юродивых, и из известных фактов «превращения» обычных святых в «похабов», как это случилось с Прокопием Устюжским. Неминуемо, вместе с ростом численности юродивых, шаг за шагом росла и их популярность, о чем можно судить по тому, как изображали юродивых на иконах: «если на иконе первой трети ХVI в. «Ростовские и избранные московские святые» Исидор Ростовский и Максим Нагоходец» нарисованы втрое меньше «обычных святых», то уже в середине того же столетия они уравновешиваются с остальными: таковы изображения Исидора и Максима в алтарной апсиде Благовещенского Собора Московского Кремля (1547-1551 гг.) и на иконе «Трехряднице» (1560-е гг.) [34, с. 252].

В точном соответствии с законами банальной моды это не могло не привести к массовым случаям появлений юродивых, среди которых были не только истинные юродивые, но и временно юродствующие, и лжеюродивые, а зачастую откровенно психически больные люди или проходимцы, желающие с помощью внешних атрибутов юродства заработать себе на жизнь обманом. Сегодня уже невозможно даже представить, сколько местночтимых и безвестных юродивых было на Руси, но именно их количественный скачок неожиданно обнаружил у юродства ярко выраженную, характерную только для русских, функцию регулятора произвола светских властителей всех уровней в период становления самодержавия на Руси в ХVI в. Это, бесспорно, подняло престиж юродивых в народе на небывалую высоту. С этого момента уже мало что зависело от церкви, потому что идея юродства овладела умами простых людей.

Полное нестяжание, добровольный отказ от любого внешнего статуса или безопасности дает юродивому свободу говорить, когда другие, опасаясь последствий, предпочитают хранить молчание – говорить правду «без малейшей оглядки», даже самому «Его Величеству», царю-самодержцу. В этом смысле, «похабы» воспринимались обществом, помимо прочего, как форма божественного контроля за властью», при этом «общество признавало сверхчеловеческий статус царя – но в то же время выдвигало против него равную по запредельности фигуру, юродивого» [34, с. 265, 271]. Ярчайший пример тому – хрестоматийный эпизод из истории русского «похабства»: встреча Ивана Грозного с Николой Псковским Салосом (†1576) после чудовищного погрома Новгорода зимой 1570 г. Тогда слова юродивого с угрозами в адрес царя заставили того повернуть войско и отойти от Пскова, предотвратив тем самым кровавую бойню [21, с. 147].

Возможно, что сам «Грозный считал юродство статусом, в каком-то отношении равным царскому», поэтому «лично пропагандировал культ единственного к его времени столичного «похаба» Максима: «образ Максим исповедник уродивый» (то есть, видимо, икона Нагоходца, смешанного со святым VII в. Максимом Исповедником) был лично преподнесен царем Старицкому монастырю» [34, с. 270]. По крайней мере, это была «странная дружба-вражда царя с «похабами» - апогей «похабства» на Руси. В ней сошлись две в каком-то смысле сродные друг другу силы. Если считать юродством максимальное самоуничижение, таящее под собой величайшую гордыню, то нельзя себе представить более характерного носителя этой гремучей смеси, чем Иван Васильевич» [34, с. 265-266]. Не случайно, видимо, существует гипотеза, что под псевдонимом Парфений Уродивый скрывался сам Грозный [34, с. 266].

После смерти Ивана Грозного культ юродства был подхвачен сыном Ивана Грозного царем Федором (годы царствования 1584-1598). «В период правления Феодора, который сам считался «богоуродивым», «похабство» на Руси достигло пика своей легитимности: немедленно после его коронации, в 1584 г. начались массовые чудотворения у могилы московского юродивого Василия Блаженного, умершего задолго до этого, видимо, в 1557 г. Хотя его культ был популярен и в годы Ивана Грозного, однако канонизация и торжественное перезахоронение Василия в соборе Покрова на Рву (ныне известном как собор Василия Блаженного) произошли 2 августа 1588 г.» [34, с. 281].

Именно в период царствования Федора Иоанновича, по свидетельству английского путешественника Джильса Флетчера в 1588-1589 гг., юродивый воспринимался русским человеком не иначе как «угодником Божиим, святым человеком» [40], причем между юродивым и пророком ставился знак равенства, а в представлении русских «похаб» не мог казаться просто безумцем, а являл собой ходячую Тайну» [34, с. 371].

Однако уже на рубеже ХVI-ХVII вв. начались некоторые поползновения в изменении отношения власти к юродивым. «Пока пророчества касались лишь частных вещей, это было не опасно – но юродивые постепенно входили во вкус политических прорицаний», из отдельных одиночек похабы начинают формироваться в общественный институт «юродской оппозиции», что явно начало беспокоить власть и вынудило ее взять «курс на вытеснение «похабов» [34, с. 286-287, 289].«Конечно, система почитания юродивых обладала своей инерцией и потому власти не могли пресечь его сразу» [34, с. 314-315], поэтому не без участия властей началась дискредитация юродства, стало «заметно постепенное втягивание в число юродивых все большего числа умственно неполноценных людей, за безумствием которых вовсе не усматривали душевного здоровья… Появился термин «благоуродивый», объединявший «юродивых Христа ради» с безвредными слабоумными» [34, с. 289-290]. Уже в самом начале ХVII в. церковь и власть стали предпринимать попытки элиминировать этот вид святости, например: в 1602 г. вычеркнуты из московского Служебника имена святых «похабов», в 1646 г. окружная грамота запрещала впускать юродивых в храмы [21, с. 150-151]. С приходом патриарха Никона Церковь заняла по отношению к юродивым позицию окончательной непримиримости. Первый ощутимый удар церкви по юродству был нанесен в 1666 г., когда Собор посвятил обличению юродства свое специальное постановление [34, с. 316]. Следующий, уже смертельный «удар по «официальному» юродству нанес Петр Первый, испытывающий личное отвращение к «похабам»… Начались преследования юродивых, канонизации были отменены, а подозрение в «лжеюродстве» (приставкой «лже-» власти защищались от возможных упреков в богоборчестве) немедленно влекло за собой полицейские меры» [34, с. 317, 319]. Наступил закат юродства на Руси, но, несмотря на ограничения и запреты властей, юродивые еще долго почитались народом, вплоть до падения самодержавия в 1917 г.

В данной ретроспективе юродства на Руси есть смысл уделить особое внимание вопросу, почему в течение двух веков между Исаакием Печерским и Прокопием Устюжским, юродивые Древней Руси в житиях и святцах не упоминаются ни разу, как будто бы и не было их вовсе. Агиографы дружно избегают касаться причин этого странного факта, но, возможно, причина точно такая же, по которой с середины ХVI в., буквально в течение 100 лет, на Руси исчезли из употребления славянские имена, а именно – результат многовекового противостояния и борьбы христианства с язычеством на Руси.

Еще «в XII-XIII вв. церковники жаловались на то, что их храмы пустуют: «Если какой-нибудь плясун, или музыкант, или комедиант позовет на игрище, на сборище языческое, то все туда радостно устремляются и проводят там, развлекаясь, целый день. Если же позовут в церковь, то позевываем, чешемся, сонно потягиваемся и отвечаем: «Дождливо, холодно» или еще чем-нибудь отговариваемся...

На игрищах нет ни крыши, ни защиты от ветра, но нередко и дождь идет, дует ветер, метет метель, но мы ко всему этому относимся весело, увлекаясь зрелищем, гибельным для наших душ.

А в церкви и крыша есть, и приятный воздух, но туда люди не хотят идти».

Язычество продолжало существовать в самых широких слоях простолюдинов, отражая народную культуру, идеологию и мировоззрение. Новое же отношение к миру формировалось первоначально в княжеско-боярской среде.

Это важное замечание. Христианство во многом поначалу проигрывало язычеству. По наблюдению Н.П. Павлова-Сильванского, даже в XV в. финские племена Водской пятины (современная С.-Петербургская губерния) поклонялись деревьям и камням и приносили им жертвы.

А. Шмеман пишет: «Христианство на Руси насаждалось «сверху» самой государственной властью». Своей моралью, своим учением, обрядами оно было совершенно чуждо исконному язычеству восточных славян. Между христианством и язычеством началась многовековая борьба, приведшая, в конце концов, к так называемому двоеверию - синтезу православия и язычества. Кардинал д'Эли в начале XV в. писал в Рим: «Русские в такой степени сблизили свое христианство с язычеством, что трудно было сказать, что преобладало в образовавшейся смеси: христианство ли, принявшее в себя языческие начала, или язычество, поглотившее христианское вероучение» [41].

Не углубляясь далее в данную тему, стоит отметить сам факт того, что противостояние и борьба двух религий на Руси после введения христианства с Х по ХIV вв. не привела к сколь-нибудь существенному укреплению позиций новой религии в среде простого народа. Русской православной церкви потребовались такие радикальные методы, как фигуральное объявление войны язычеству в середине ХVI в. Выбор «оружия» был сделан в пользу прославления, т.е. канонизации русских святых, и уже к середине ХVII в. была одержана убедительная победа христианства на Руси.

Вот теперь все становится на свои места. Да, на Руси существовали переводы житий византийских юродивых, но, во-первых, их могли прочитать только грамотные люди: церковнослужители и знать, а, во-вторых, простолюдинам это было чуждо, непонятно и неинтересно, не говоря уже о том, что простолюдины в массе своей просто не умели читать. Но самое главное, не было той питательной среды, на чем могли бы возникнуть юродивые, слишком слабо было влияние православной церкви.

Усиление влияния церкви начало расти вслед за популярностью святых. Здесь юродивым отводилась, в первую очередь, роль блаженных чудотворцев, более понятным для русских в качестве волхвов. Именно это должно было первоначально привлечь и зафиксировать внимание людей, и лишь затем заставить подспудно или осознанно проникнуться одной из ключевых идей служения Христу, выражающей суть юродства.

Таким образом, наращивание числа святых юродивых есть не что иное, как PR-акция, благодаря которой, юродство, будучи перенесенным с книжных страниц в реальную жизнь, обрело массовость.

Вполне естественно и закономерно массовое увеличение числа древнерусских юродивых в XVI-XVII вв. привело к переносу книжного слова похабъ в разговорную речь, что неминуемо должно было расширить его смысловую нагрузку, связанную уже с вербальным восприятием поведения юродивого. Возможно, в этой связи в значении слова похабъ, помимо понятия «юродивый», появляются понятия «поврежденный умом», «сумасшедший», «дикий», «жестокий». Но в любом случае важно понимание того, что еще в XVI-XVII вв. древнерусские люди не видели в слове похабъ ничего гнусного, это было невозможно в силу сакральности термина, на Руси бытовало выражение «святой похаб», житие юродивых характеризовалось фразой «похаб ся творя», а про подвиг добровольного юродства говорили «похаб Христа ради».

Резкий сдвиг в семантике слова похабъ наступает при Петре Первом. Инициируемые им гонения и преследования не в силах были искоренить священного почтения русских людей к юродивым, поэтому, по всей видимости, была предпринята беспрецедентная попытка изменить отношение к юродивым через деформацию и подмену языковых понятий, что так «удачно» совпало с периодом формирования русского языка в XVIII в. [22, т. 22, с. 409-411]. Именно с этого времени, те черты юродивого поведения, которые раньше воспринимались как что-то священное, вызывающее священный ужас, стали трактоваться так, как они выглядят, на светский взгляд, сегодня, «а именно как дебош, безобразие и так далее…появляется уже светское значение, «похабный» в значении… «непристойный, вызывающий» [42],«... происходит переосмысление слова «похабный» - вместо «юродивый» оно начинает значить «невероятно непристойный, скабрезный», а слово «уродовать» по сходным причинам, приобрело значение «безобразничать» [21, с. 318]. Сакральный смысл слова похабъ исчез. «Окончательно же опоганил это (как и многие другие) слово ХХ век. На фоне открытой борьбы со старым устоем и Православной Церковью слово «похаб» приобрело самое низменное и патопсихологическое значение» [43].

Так, на протяжении веков, слово «похаб» из сакрального термина, определяющего суть юродивого, превратилось в чин мирянской святости, а затем было низведено до обозначения непотребности, неприличия и непристойности.⁸

Удивительно, но эволюция греческого слова σαλός еще даже более причудлива, чем у древнерусского слова похабъ. Возникнув изначально как бранное слово σαλός, со временем превратилось в религиозный термин для приоритетного определения специального вида святости, а затем наступили времена забвения слова, когда его вообще стали стыдливо избегать даже в качестве технического термина для юродивого, заменяя его на более пристойные слова: μωρός, άνόητος и т.д. Постепенно слово σαλός в изначальном своем смысловом значении исчезло из литературного греческого языка, и продолжило жизнь как реликт в некоторых современных говорах народного языка в однозначно ругательном смысле [21, с. 7, 120-121, 135-136]. Примечательно, но в современном литературном греческом языке слово обрело вполне нейтральное значение: «качка, волнение, колебание, потрясение» [44].

Если на эту своеобразную временную «линейку смыслового значения» слова похабъ наложить момент возникновения фамилии, то легко убедиться, что фамилия ПОХАБОВ возникла на рубеже XV-XVI вв., именно с этого времени начинается «золотой век» юродства. По крайней мере, к 1513 г. относится имя первого зафиксированного в исторических документах носителя этой фамилии, ярославского подьячего Федора Похабова [45].

В период возникновения фамилии ПОХАБОВ юродивые на Руси имели необычайную народную популярность и почитались святыми, похабъ как сакральный термин юродства не содержал намека на бытовую разнузданность, а поведение юродивых не выглядело в глазах современников богохульством [34, с. 286]. А потому предположение на взгляд ныне живущих людей о том, что прозвище Похаб могло быть получено родоначальником фамилии от наличия у него неприличных привычек в поведении, в том числе от «привычки употреблять бранные слова», не заслуживает сколь-нибудь серьезного внимания.

В то же время, очевидно, что возникновение фамилии ПОХАБОВ естественным образом тесно связано с древнерусским юродством, и вот что интересно. Прозвище Похаб в тот период на Руси не могло быть закреплено за обычным человеком. Это принципиально невозможно ни из-за ассоциативности понятий или внешней причастности к юродству, будь то от указания на черты характера или на физические недостатки, присущие юродивым, ни от обычая на Руси приносить юродивым детей для благословения. Это заложено в противоречии между специфичностью и уникальностью понятия похабъ, с одной стороны, и массовостью случаев благословения детей, или обыденностью проявления человеческих недостатков и уродств, с другой стороны. Да, собственно говоря, слово похабъ на Руси XV-XVI вв. просто не могло стать прозвищем в силу изначальной сакральности термина.

Таким образом, неблагозвучность и современная этическая окраска фамилии не имеют никакого отношения к ее происхождению, поскольку основа вновь образованной фамилии была связана исключительно с термином юродства и не обозначала ничего другого!

Исходя из этого, появление фамилии ПОХАБОВ может означать только прямое указание на происхождение ее первого носителя от юродивого, хотя бы даже потому, что тот был от рождения нормальным здоровым человеком, а юродивым становился добровольно, зачастую в зрелом возрасте, а, кроме того:

во-первых, существует, по крайней мере, одно документальное подтверждение существования у «похаба» ребенка. Галицкий юродивый XVІІ в. Стефан Трофимович Нечаев [46], уходя юродствовать, оставил прощальное письмо матери, жене и дяде, а из записки, приложенной к его посланиям, следует, что он «оставль отца и матерь, и жену, и единаго от чад своих, юродствоваше много лет» [34, с. 376, 378];

во-вторых, традиционные обороты гимнографии подвижников свидетельствуют о том, что наличие детей у юродивых не было исключительным явлением. Причем, часто люди, принимающие на себя юродство, были не только семейными, но и весьма образованными для того времени, однако они сознательно отрекались от всего в этом мире, в том числе и от семьи, и от детей. Например, в тексте божественной службы по юродивому Василию Блаженному (Стихира на Хвалитех, глас 6) говорится: «Вся оставил еси Христа ради: отца и матерь, жену, и чада, и сродствия, села и имения, презрев плотская мудрования, купно сверг и телесная одеяния, был еси Христов ученик избранный и во всем послушлив Тому явился еси. Его же со дерзновением моли о душах наших» [43];

в-третьих, возведя служение Господу в абсолют, юродивый обрекал себя быть последовательным в дословном соответствии с писанием: «Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня … И всякий, кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную» (Мф. 10:37). Таким образом, избирая свою стезю, юродивый был просто обязан отречься от своих детей, как одним из обязательных условий своего подвига Христа ради;

в-четвертых, нормой деловых текстов XVI-XVII веков являлось называние человека личным именем и прозванием «по отцу» [47]. В случае составления записи о сыне похаба, та совершенно естественно могла бы выглядеть как: «Имярек похабов сын», что не только бы указывало, но и подчеркивало происхождение Имярека именно от похаба. В дальнейшем указание о происхождении Имярека могло быть закреплено за родом в виде фамилии как памяти и печати рода, понятные в те времена каждому.

Кроме этого, в те времена было трудно подобрать более яркую и говорящую фамилию для обозначения рода, которая к тому же могла служить своеобразным благословением от похаба, выступая тем самым, как фамилия-оберег.

Таким образом, фамилия ПОХАБОВ является редчайшим случаем, когда она происходит не от имени или прозвища, а напрямую указывает на своего родоначальника – юродивого. Человек, получивший некогда фамилию ПОХАБОВ, был сыном юродивого. Более того, можно рискнуть и предположить, что юродивый предок ПОХАБОВЫХ жил на Руси не позднее конца усиРРРРXV в. Но в этом месте, подобно Михайло Ломоносову, относительно происхождения Рюрика от «кесаря римского Августа» в сочиненной им древней российской истории, можно сказать: «Вероятности отрещись не могу, достоверности не вижу» [48].

Нельзя не упомянуть об уникальности фамилия ПОХАБОВ по ее изначальной сакральной сути, поскольку она не только хранит память о непостижимом феномене в культуре христианства, но и несет в себе напоминание об обманчивости очевидного.

Отдельных слов заслуживают сословный статус юродивого-родоначальника и география его проживания.

Налицо тот факт, что фамилия ПОХАБОВ существовала уже в начале XVI в., и это при том, что русские фамилии начали формироваться только в XIV-XVI вв. [49] преимущественно у представителей высших сословий. Кроме того, существуют веские доказательства наличия фамилий у государственных  крестьян и посадских людей Русского Севера уже в XVI в. [50].

Это говорит либо о достаточно высоком сословном статусе ПОХАБОВЫХ, либо о происхождении ПОХАБОВЫХ с Русского Севера. В любом случае, фамилия тогда в первую очередь определяла принадлежность человека к роду и закрепляла за ним сословный статус, соответствующий роду, а уж затем только выполняла функцию идентификации личности человека.

В этой связи следует помнить, что первые юродивые начали появляться в XIV-XV вв. сначала в крупных северных городах: Новгороде и Устюге. Далее с XV века появление юродивых начинает отмечаться в Ростове, Москве и Калуге [36]. Тем не менее, даже в ΧVΙΙ-ΧVΙΙΙ вв. юродство было распространено преимущественно в северных русских городах, причем в Новгороде подвиг юродства в XIV-XVΙΙΙ веках имел особенно значимую роль. Конечно, нельзя забывать, что дошедшая до наших дней историческая география русского юродства свидетельствует о частоте распределения юродивых по столетиям только для тех юродивых, которые официально прославлены Церковью, или сыграли значимую роль в Российской истории. Однако нет причин предполагать иную географическую картину распространения безвестных юродивых, поскольку принцип подражания здесь изначально являлся основополагающим.

Исходя из распространенности юродства на Руси, следует ожидать, что ареалы проживания первых Похабовых в ΧVΙ в. должны были быть сосредоточены на Русском Севере, а поскольку юродивые обитали исключительно в городах то, скорее всего, первые Похабовы могли быть горожанами Русского Севера.

Кроме того, хорошо известно, что юродивые могли быть выходцами из какого угодно сословия, но достоверно подтвердить это вряд ли возможно. В этой связи нельзя обойти вниманием широко известные факты, без комментариев:

 во-первых, существуют многочисленные догадки и версии о том, что первыми юродивыми на Руси были иностранцы, перешедшие в православие и принявшие юродство подчас в зрелом возрасте. Примерами, таких юродивых служат святые: Прокопий Устюжский, Исидор Твердислов Ростовский (†1474), Иоанн «Власатый» Ростовский (†1581) [40];

во-вторых, у Ивана Грозного, «в составленной под его патронажем «Книге степенной царского родословия», в похвале потомкам князя Владимира вдруг появляется следующий пассаж: «Инии же богомудростным приворением яко уроди вменишася Христовы ради в нищетне образе и бездомовни изволища бытии, и много трудно странствовавшее и спасошася, тех же бесчисленнаго благородия неисчетная имена, иже написана суть на небесех, на земле же память их с похвалами пребывает во веки». Кого из потомков Владимира сочли юродивыми в Москве ХVІ в. – можно лишь догадываться» [34, с. 270-271]. Возможно, речь шла о Михаиле Клопском (†1453).⁹ В пересказе жития Михаила Клопского [51] русским философом Г.П. Федотовым «его имя и знатное происхождение обнаружилось во время посещения монастыря князем Константином Дмитриевичем, сыном Донского. В трапезной князь пригляделся к старцу, который читал книгу Иова, и сказал: «А се Михаиле Максимов сын рода княжеска». Святой не отрицал, но и не подтверждал, и князь, уезжая, просил игумена: «Поберегите, отцы, сего старца, нам человек той своитин» [33]. Согласно исследованиям В.Л. Янина, Михаил Клопский был сыном Дмитрия Михайловича Волынского-Боброка (героя Куликовской битвы) и Анны Ивановны, дочери великого князя Ивана Красного, сестры Дмитрия Донского [52].

В заключение, небезынтересно будет посмотреть на собирательный портрет юродивого¹⁰ - предка ПОХАБОВЫХ: «…днем бегают по городу в рубище или совсем голые; они просят милостыню, а потом раздают ее; их отовсюду гонят, мальчишки кидают в них камнями; иногда богатые люди заботятся о них, но юродивые не признают сытости и ухоженности; они рвут на себе одежду, садятся в грязь, не разборчивы в еде и т.д.; некоторые похабы никогда не разговаривают, другие беспрерывно повторяют какое-нибудь одно слово или вообще несут невнятицу, которая, разумеется, исполнена глубокого тайного смысла, раскрывающегося лишь впоследствии. Если похаб разбивает на базаре крынку с молоком, то потом оказывается, что, либо в молоке дохлая крыса, либо сам молочник – нехороший человек. Если юродивый поливает дом водой – значит, будет пожар, и лишь обрызганные им постройки устоят и т. д. Хотя пророчества сбываются, и подчас немедленно, часто мудрость святого похаба обнаруживается лишь после его смерти. При жизни юродивый только по ночам позволяет себе сбрасывать личину того, что мы сейчас называем безумием. Тогда он молится, творит чудеса (лежит на углях, ходит по водам, переносится на большие расстояния и т.п.), а когда кто-нибудь случайно застанет его за этими занятиями, грозит свидетелю страшной загробной карой, если тот не поклянется молчать до кончины святого. После же его смерти, на могиле начинают твориться чудеса и устанавливается местное почитание» [35].

Однако, «разглядывая» собирательный портрет юродивого, ни в коем случае нельзя заблуждаться, а следует «видеть» и «понимать «юродивого» как человека умного, чаще всего образованного (многие исследователи проводят параллель «юродивый – интеллигент»), добровольно отказавшегося от светского благополучия, суеты и привычной «мирской» жизни людей, навязанных ему социальных стандартов, в пользу духовного совершенствования и такого уникального служения Богу. Юродство – это своеобразное освобождение человеческого духа, посредством, чаще всего, жесточайшего уничижения собственной плоти и обесценивания материального мира» [53].

Литература

1.Горбаневский М.В., Емельянова М.И. Улицы Старой Руссы. История в названиях [Электронный ресурс] // Соборная сторона : Интернет-альманах. – Режим доступа: http://www.russa.narod.ru/books/streets/003.htm (03.06.2010).

2.Унбегаун Б.О. Русские фамилии / Пер. с англ. Куркиной Л.В., Нерознака В.П., Сквайрс Е.Р. – М.: Прогресс, 1989 ; Никонов В.А. Словарь русских фамилий / Сост. Крушельницкий Е.Л. – М.: Школа-пресс. 1993.

3. Словарь русских фамилий : Похабов [Электронный ресурс] // Мир словарей : коллекция словарей и энциклопедий. – Режим доступа: http://mirslovarei.com/content_fam/Poxabov-9777.html (03.06.2010).

4. Голубинский Е.Е. История Русской церкви. Т. 1. Период первый, Киевский или домонгольский. Вторая половина тома. – М.: Университетская типография, 1904. С. 656-657.

5. Федотов Г.П. Славянский или русский язык в богослужении  // Путь – 1938, № 57.

6. Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова. – М.: ТЕРРА, 1996.

7. Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. – М.: Русский язык, 1993. Т. 2. С. 62.

8. Даль В.И. Толковый словарь живого великоруского языка : Т 1-4. – М.: Рус. яз., 1989, Т. 3 : П. – 1990. С. 365.
9. Полный церковно-славянский словарь, составленный священником магистром Григорием Дьяченко. – М.: Типография Вильде, 1900.
10. Словарь церковно-славянского и русского языка. Второе издание. – СПб.: типография имперской академии, 1867. Т. 1.

11. Срезневский И.И. Словарь древнерусского языка / Репринтное издание. – М.: Книга, 1989.

12. Словарь русского языка ХI-ХVΙΙ вв. Выпуск 18 (Потка-Преначальный). – М.: Наука, 1992. С. 45-46.

13. Погорелов В. Чудовская псалтырь ΧI века, отрывок толкования Феодорита Киррскаго на Псалтырь в древне-болгарском переводе. – Спб., 1910.

14. Шанский Н.М., Иванов В.В., Шанская Т.В. Краткий этимологический словарь русского языка. – М.: Просвещение, 1971. С. 359.

15. Молдован А.М. «Житие Андрея Юродивого» в славянской письменности. – М.: Азбуковник. 2000.

16. Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. – М.: Прогресс, 1987. Т. 4. С. 214–215.

17. Житие Андрея Юродивого // РГАДА. Ф. 381 (Библиотека Московской Синодальной типографии). № 182, 66 л., кон. ΧΙV в. – Опубл.: [15, с. 159-450].

18. Bayerische Staatsbibliothek (München). Cod. Graec. 552. Vita Andreae Sali. ΧΙV s. – Опубл.: [15, с. 452-630].

19. Камчатнов А.М. Хрестоматия по истории русского литературного языка : памятниники Χ-ΧΙV веков по рукописям Χ-ΧVΙΙ веков. – М. 2009. С. 809.

20. Несколько слов о звательном падеже [Электронный ресурс] // Livejournal : живой журнал. – Режим доступа: http://users.livejournal.com/_darkus_/45164.html (03.06.2010) ; Усикова Р.П. Грамматика македонского литературного языка. – М.: Муравей, 2003. 376с.

21. Иванов С.А. Византийское юродство. – М. 1994.

22. Большая Советская энциклопедия. (В 30 томах). Гл. ред. А.М.Прохоров. Изд. 3-е. – М : Советская Энциклопедия, 1970-1978.

23. Старославянский словарь (по рукописям Х-ХI веков): около 10 000 слов / Э. Благова, Р.М. Цейтлин, С. Геродес и др. Под ред. Р.М. Цейтлин, Р. Вечерки и Э. Благовой. – М.: Рус.яз., 1994. – С. 805-806.

24. Рябинин Ю.В. Русское юродство. – М.: РИПОЛ классик, 2007. С. 30.

25. Прилагательное [Электронный ресурс] // Онлайн Энциклопедия «Кругосвет». – Режим доступа: http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/PRILAGATELNOE.html (03.06.2010).

26. Житие Андрея Юродивого [Электронный ресурс] // Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН : сайт. – Режим доступа: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2175 (03.06.2010).

27. Гончаров А.И. Энтелехия юродства в «Слове» Даниила Заточник  // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Филология. Журналистика. –  2004. –  №1.

28. Ларше Жан-Клод. Исцеление психических болезней: Опыт христианского Востока первых веков / Пер. с франц. – М.: Издательство Сретенского монастыря, 2007. – 224 с.

29. Словарь русского языка ХI-ХVΙΙ вв. Выпуск 18 (Потка-Преначальный). – М.: Наука, 1992. С. 84.

30. Сергий, архиеп. Владимирский. Святой Андрей Христа ради юродивый и праздник Покрова Пресвятой Богородицы // Странник. Спб., 1898. Вып. 9-12. С. 650.

31. Житие и жизнь св.  и блаж. отца нашего Андрея, урода похаба Христа ради, друга св.  Епифану; поучение, утешение, моление, наказание добро души [Электронный ресурс] // Дом живоначальной троицы : официальный сайт Свято Троицкой Сергиевой Лавры. – Режим доступа: http://www.stsl.ru/manuscripts/book.php?col=1&manuscript=780 (03.06.2010).

32. Житие и подвизи святаго праведнаго Прокопия, иже Христа ради Устюжского чудотворца. [Электронный ресурс] // Клуб практической философии «Честь и Свет». – Режим доступа:  http://pravoslavie.chestisvet.ru/index.php4?id=148 (03.06.2010).

33. Федотов Г.П. Святые древней Руси. – М. : Московский рабочий, 1990, глава ΧIII.

34. Иванов С.А. Блаженные похабы: Культурная история юродства. М.: Языки славянских культур, 2005.

35. Янгулова Л.В. Юродивые и умалишенные: генеалогия инкарцерации в России // Мишель Фуко и Россия. Сборник статей под редакцией Хархордина. С. 195-196.  [Электронный ресурс] // Библиотека Гумер-культурология : сайт. – Режим доступа: http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/fuko_ross/10.php (21.02.2011).

36. Недоспасова Т.А. Русское юродство в ХI-ХVI вв. – М., 1997 [Электронный ресурс] // nedospasova.narod.ru : сайт   – Режим доступа:  http://nedospasovat.narod.ru/urodstvo.html (21.02.2011) ; Работа о юродстве [Электронный ресурс] // Неживой журнал Каменского. – Режим доступа: http://kamenskii.livejournal.com/525.html http://kamenskii.livejournal.com/929.html (12.03.2007).

37. Юродство [Электронный ресурс] // Википедия – свободная энциклопедия. – Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/ (21.02.2011) ; Исаакий [Электронный ресурс]  // Википедия - свободная энциклопедия. – Режим доступа: http://ru.wikipedia.org/ (21.02.2011).

38. Житие Иссакия Печерского [Электронный ресурс]  // «Saints.ru». Русские святые : сайт. – Режим доступа: http://www.saints.ru/i/Isaakij_Pecherskij.html (21.02.2011);

39. Варварская энциклопедия : русские святые [Электронный ресурс] // varvar.ru – новое краеведение путеводитель. – Режим доступа:  http://www.varvar.ru/arhiv/slovo/russkie_svjatye.html (21.02.2011).

40.  Каллист (Уэр), епископ Диоклийский. Юродивый как пророк и апостол [Электронный ресурс] // Православная энциклопедия «Азбука веры» : сайт. – Режим доступа: http://azbyka.ru/tserkov/duhovnaya_zhizn/osnovy/kallist_vnutrennee_tsarstvo_12-all.shtml (21.02.2011).

41. Оленев М.Б. Кто искоренил славянскую старину? (Или когда и почему пропали нехристианские имена/прозвища?) [Электронный ресурс] // История, культура и традиции Рязанского края : сайт, 2001. – Режим доступа:  http://www.history-ryazan.ru/node/4080 (21.02.2011).

42. Юродивые [Электронный ресурс] // Радиостанция «Эхо Москвы». Эфир Суббота, 7 Январь 2006. – Режим доступа: www.echo.msk.ru/programs/netak/41003 (21.02.2011).

43. Cвятой похаб. Смысл подвига св. Василия Блаженного, открывающийся нам через богослужение [Электронный ресурс] // Совершение святых : православный просветительский проект . – Режим доступа: http://sovershenie.blogspot.com/2009/11/saint-basil-c.html (21.02.2011).

44. Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. – М., 1991. Стлб. 1121.

45. Исторические акты Ярославского Спасского монастыря / Изд. И.А. Вахромеевым. Т.1. Княжие и царские грамоты. – М. : Синодальная Типография, 1896. С. 21.

46. Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. – Л., 1984.

47. Смольников С.Н. Фамилии Устюжан в памятниках местной деловой письменности XVII века [Электронный ресурс] // Вологодская областная универсальная научная библиотека : сайт. – Режим доступа:  http://www.booksite.ru/fulltext/vel/iky/ust/yug/two/17.htm (21.02.2011).

48. Бушков А.А. Россия, которой не было-3. Миражи и призраки. – М. : ОЛМА-ПРЕСС, 2004. С. 52.

49. Никонов В.А. Флаг семьи [Электронный ресурс] // Яндекс. Словари. Словарь русских фамилий. – Режим доступа: http://slovari.yandex.ru/dict/nikonov/967802 (21.02.2010).

50. Никонов В. А. Северные фамилии.  – М.: Этимология, 1980. С. 135. 

51. Памятники старинной русской литературы, издаваемые Графомъ Григоріемъ Кушелевымъ-Безбородко. Выпускъ четвертый: Повѣсти религіознаго содержанія, древнія поученія и посланія, извлеченныя изъ рукописей Николаемъ Костомаровымъ. – СПб.: Тип. П. А. Кулиша, 1862. С.  36-51.

52. Житие Михаила Клопского [Электронный ресурс] // Электронные публикации Института русской литературы (Пушкинского Дома) РАН : сайт. – Режим доступа:  http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=3917 (21.02.2011).

53. Страшников П.А. Феномен русского юродства // Молодые ученые в решении актуальных проблем науки: Всероссийская научно-практическая конференция. Сборник статей студентов и молодых ученых. Красноярск: СибГТУ, 2009. Т. 5. С. 19. – Режим доступа: http://www.sibstu.kts.ru/files/nau/zs/2009.10.08/stud/tom5.pdf (21.02.2011).

Комментарии

1. Перевод дат Византийского летоисчисления в летоисчисление нашей эры, принятое большинством народов в настоящее время, производится исходя из предположения, что от «сотворения мира» до «рождества Христова» прошло 5508 лет. Таким образом: 7078-5508=1570 г. (см. Черепнин Л.Н. Русская хронология. – М., 1944. С. 24).

2. Интересно, что уже в следующей редакции ΧΙΙ-ΧΙΙΙ вв., тот же фрагмент текста звучит так: «гдѣ хощеть быти салос и езихос иже ес похабъ болшии своимъ играниемъ», но в протографе, по мнению А.М.Молдована, это звучало иначе: «салосъ и езихосъ, иже есть похабъ и боголишь» [15, с. 41].

3. Здесь и далее после каждой цитаты из ЖАЮ в скобках приведены номера страниц и через дробь номера строк размещения в источнике.

4. По большому счету, шаблон, по которому развивается судьба любого и каждого слова в его этимологическом, терминологическом и смысловом значении запечатлен в Библии: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один» (Быт. 1:3-5). Если перевести слова Библии «на мягкую пахоту», то вначале было сказано слово «свет», и оно соответствовало увиденному («свет» был «хорош»), далее оно было терминологически разделено с другими словами («тьма», «ночь» и «вечер»), но объединено с родственными смысловыми понятиями («день» и «утро»), и только после этого слово «свет» получило право на жизнь («день один»)…

5. Здесь и далее русский перевод дан согласно указанному источнику.

6. Подсчеты мои.

7. Термин – это специальное слово, принятое для восприятия и распознавания чего-либо, а смысл слова – это применение термина для разумного восприятия и осознания. Отсюда вывод у каждого слова может быть только одно терминологическое значение, а вот смысловых значений может быть несколько, причем они могут меняться со временем. Термины, передающие одинаковые смысловые значения принято называть синонимами.

8. Мне представляется, что квинтэссенция значения слов скрывается в древнейших языках, построенных на смысловых понятиях, одним из которых является, например, иврит. Вот, что любопытно, слово «похабный» в современном иврите звучит как   פה חבה נעי/по хаба ныъи, и означает «здесь говорить [о] любви, симпатии», причем слово образовано от корня חבה /хиба – «симпатия, любовь». В тоже время слово «похабщина», звучит как פה הבאשה הנה/по хабаша инэ, означает «здесь зловоние вот» и происходит от слова הבאשה/habasha, означающего «издавание зловония». Хорошо видно, что слова «похабный» и «похабщина» в иврите происходят от разных корней, соответственно, и с разной смысловой нагрузкой, но при этом фонетически передаются на русский язык созвучно. Это способно, в какой-то степени, дать толчок для объяснения причин изменения значения слов.

9. Юродивый Михаил с 10-х годов XV в. и до своей смерти жил в Клопском Троицком монастыре, расположенном недалеко от Новгорода на реке Веряже.