Борис Васильевич Гребенюк о немецкой окупации Донецкой области 1941-го года

«Война казалась нам далекой...»

Говорят, время лечит любые раны. Отчего же тогда болит душа у стариков, когда смотрят они на ребенка, бросающего на землю недоеденный кусочек хлеба? Почему снова и снова тянется рука к листу бумаги, на который ложатся неровные сроки? В каждой строчке - выстраданное, пережитое. И слава Богу, что живы еще фронтовики, что рядом с нами есть те, кто работал в тылу, что помнят многое дети войны. Не по книгам, не фильмам у нас есть возможность изучать историю Великой Отечественной войны, потому что они пишут о ней и рассказывают. Спасибо им за это.

Воспоминаниями о годах, проведенных в немецкой оккупации, о времени после нее с читателями газеты делится Борис Васильевич Гребенюк, житель г. Слюдянки.

«22 июня, 1941 год. Германия вероломно напала на СССР. Жили мы тогда на окраине города Дебальцево Донецкой области в по­селке Октябрьский. Вначале вой­на казалась нам очень далекой, была надежда на нашу армию, в которой на тот момент служили два моих дяди. Иван Моисеевич уча­ствовал еще и в боях с Финлянди­ей (он в 1937 году окончил Харь­ковское военное авиационное учи­лище), был награжден Орденом Красного знамени.

Второй дядя Яков Моисеевич был командиром танка «KB» («Климентий Ворошилов») в зва­нии старшины на самой западной границе, вступил в бои сразу пос­ле внезапного нападения в месте парковки танков. Танкисты, рас­стреляв весь боезапас на танках, их взорвали- не было горючего, и пешим порядком пошли за ли­нией фронта, уходившей на вос­ток. Из окружения вышли толь­ко в 1 943 году в районе Дона, ког­да немцы уже рвались к Сталинг­раду.

Третий дядя Григорий Моисее­вич был призван на фронт в пер­вые дни войны, он в то время учил­ся в институте сельского хозяйства на отделении механизации. Вче­рашний студент был назначен за­местителем командира танкового батальона по технической части. Закончил воевать на Сахалине в 1945 году.

Мой двоюродный брат Виктор в начале войны только что окон­чил общевойсковое пехотное учи­лище. Домой он прислал един­ственное письмо с фотографией и сообщением о том, что едет на фронт. И ... канул в лету. А все три дяди прошли войну от и до, закончив ее в Германии.

Через железнодорожный узел, где жила моя семья, на запад дви­гались эшелоны с техникой, на во­сток - эвакуированные заводы вместе с работниками и их семья­ми. Их везли даже на открытых платформах, вагонов не хватало. До сих пор стоит в памяти эта кар­тина: по неубранным полям дви­жутся отары овец, стада коров, та­буны лошадей. Тысячи... И еще запомнилось: на Восток шли сани­тарные поезда с раненными и эше­лоны евреев (в том числе с муж­чинами призывного возраста) со всем барахлом, притом в крытых вагонах. Написал эти строки, и душа заболела о нынешнем вре­мени. В войну тысячи заводов и предприятий в условиях военных действий были эвакуированы на восток страны, где вводились в строй и тут же начинали выпус­кать военную продукцию даже под открытым небом. А у нас с Байка­ла за десятки лет не могут эвакуи­ровать один-единственный БЦБК. Все мы понимаем, что он травит Байкал, людей, тайгу. Но кроме болтовни на высшем уровне ниче­го не происходит.

Настало время - линия фронта подошла к Донбассу. Начались бомбежки немецкой авиации по станции. Моя мама работала ма­шинистом водонасосной станции для резервуаров питьевой воды и технической - для паровозов. Однажды, в конце октября, сменив­шись после ночной смены, сказала, что в дневную смену работать не допустили - будут взрывать техни­ческий резервуар. Я залез на кры­шу дома у деда Моисея и дождался этого момента. Саперы из дивизии НКВД взрывали пути парков при­бытия-отправления, пути на стан­ции, сортировке, на горках. Каждый 12,5-метровый рельс рвался на сты­ке, рвалась каждая крестовина на стрелочных переводах. Резервуары ГСМв депо горели.

Последним со станции ушел бронепоезд №11 («За Родину!»), потом участвующий в боях на подступах к Сталинграду, в Курско-Белгороде­кой операции.

До начала декабря 1941 года у нас было затишье - ни немцев, ни на­ших. В это время шла битва за Мос­кву, и первое крупное поражение немцев было там же.

В первых числах декабря 1941 года в наш поселок Октябрьский пришло три роты пехоты из 4-ротного батальона 51-й Армии. Четвер­тая рота была на подходе. Мама ра­ботала тогда на водонасосной стан­ции в поселке «8 Марта». Работать пришлось, ведь городу была нуж­на питьевая вода. Сменившись с ноч­ного дежурства, она переходила пути восточного парка прибытия и отправления, депо «Восток» (в каж­дом парке по десятку путей) и в этот момент увидела в поселке «8 Мар­та» немцев.

В доме нашего деда Моисея рас­положился штаб батальона: коман­дир, комиссар, офицеры. Мама ска­зала им, что в поселке «8 Марта» немцы. В ответ комиссар ее грубо обругал, заявив, что они находятся в глубоком тылу на отдыхе и попол­нении. Батальон понес большие по­тери в личном составе под Росто­вом-на-Дону. И все это он выгова­ривал матери, когда со стороны по­селка «8 Марта» уже была слышна оружейная и автоматная стрельба. Комиссар заявил, что это «подходит четвертая рота - ребята балуются».

«Баловство» обошлось очень до­рого -вся четвертая рота была расстреляна на голом поле между по­селком «8 Марта» и селом Волчановка, в 3,5 - 4 км от «8 Марта».

Я был, естественно, при штабе батальона. А где же еще быть паца­ну, если там стоял пулемет «Мак­сим», который красноармейцы раз­бирали, чистили, смазывали. Так и остался в этом доме до прихода нем­цев, свой дом стоял метров на 400 в глубь поселка.

Ночью немцы провели разведку боем: на соседней улице в крайнем от железной дороги доме «сняли» часового и увели в подштанниках с десяток наших спавших красноар­мейцев. На нашей улице у крайнего дома, где жил мой второй дед - Ва­силий, немцам этого сделать не уда­лось. Часовой тут хоть и был ранен, но поднял тревогу стрельбой. Этой же ночью немцы на перекрестках улиц с переулком Тельмана остави­ли своих снайперов с целью, как потом выяснилось в ходе боя, вы­бивать наш командный состав - офи­церов, сержантов. Отыскивая снай­перов, красноармейцы сожгли дом соседа, полагая, что огонь ведется из него. Заметив маму в пуховой се­рой шали в окне нашего дома (у нем­цев были серые шлемы), красноар­меец бросил связку ручных гранат через улицу. Гранаты в окно не до­летели, рванули снаружи. У мамы волосы долго стояли дыбом и со сто­роны взрыва поседели. Больше из подвала она не вылазила, где сидела с двумя моими младшими сестрами. Нам с дедом об этом броске гранат передали по цепочке, и я был отправ­лен узнать: живы они или нет.

Проходя перекресток, я увидел убитого советского офицера. На нем лежала медсестра - тоже мертвая.

Весь этот бой до 7 декабря мы сидели у моего деда Моисея в под­вале: дед, бабушка Лукерья, их дочь Зина, жена Григория Моисеевича Надя, убежавшая из Харькова, куда немцы пришли еще раньше.

В ходе боя у немцев было замет­ное преимущество: они действова­ли внезапно, вооружены были пис­толетами, автоматами и минометами. В нашем батальоне была только пара «Максимов», у остальных солдат -винтовки Мосина 1896 года изго­товления, без штыков. Совсем не так, как было показано в кинофиль­ме Михалкова «Утомленные солн­цем-2», где винтовки у солдат с примкнутыми штыками, где генерал пьет, а штрафники с палками берут немецкую крепость. Потом мимо взятой крепости идет нескончаемая колонна танков Т-34. А где они были раньше, чего же крепость тогда брать палками? На протяжении все­го фильма И.В. Сталин не выпуска­ет из рук рюмку. У меня такое ощу­щение, что не было у нашего режис­сера толковых консультантов. Да и вся идеология фильма какая-то про­западная, американская...

Но я возвращаюсь к подвалу деда Моисея, где мы сидели. Здесь мы второй раз, и все из-за той же пухо­вой серой шали, подверглись опас­ности, когда красноармеец замахнул­ся гранатой в окно подвала. Нас спас сосед, который в этот момент вы­шел во двор. Красноармеец спро­сил его, есть ли в подвале граждан­ские, и убедился, проверив подвал, что немцев тут нет. Штаб батальона тогда из дома деда ушел.

На улице у колодца взрывом от мины в ноги ранило старшего лей­тенанта. Его занесли в дом, перевя­зали, а затем отправили в тыл. А раннего в живот минными осколка­ми пулеметчика «Максима» у дома деда Василия не могли забрать двое суток. Наш пулеметчик не давал воз­можности немцам войти в поселок со стороны парка отправления «Во­сток». У летней кухни (она выходи­ла на улицу), где он залег, была гора гильз. Крышу дома деда Василия немцы разметали минометным ог­нем.

7 декабря где-то в 16 часов немцы объявились в нашем поселке Ок­тябрьский и сразу взялись за дело. С ними вместе появились полицейс­кие с белыми повязками на рукаве - свои «родные русские». Они по­требовали, чтобы через 24 часа в по­селке не было ни одной души граж­данского населения. Нам приказали уходить в немецкий тыл, а здесь, как они заявили, будет немецкая пере­довая. Эта передовая застряла до лета 1942 года, когда немцы двину­лись через Дон в направлении на Сталинград.

Утром 8 декабря мы двинулись в деревню Санжаровка, куда дошли к вечеру. В домах было полно нем­цев. Зима снежная, холодная, шли мы по колено (для взрослого человека) в снегу, сестренки держались за по­дол мамы. Переночевали вместе с хозяевами в хлеву со скотиной. А утром - в обратный путь, только до поселка «8 Марта», где в бане, не работавшей уже три месяца, распо­ложилось человек 200 из нашего поселка. В этой бане мы прожили пару месяцев, обогреваясь соб­ственным дыханием и теплом от тела. У меня была подстилка, какая-то шубейка, полная вшей. Пришлось ее сжечь. Питались мы картофель­ными очистками из немецкой кух­ни. Иногда в помоях находили ку­сочек хлеба. За продуктами-мер­злый картофель, сахарная свекла, квашеная капуста, шкуры коро­вьи, много лет висевшие на черда­ке в нашем доме в Октябрьском, -ходили несмотря на приказ немец­кого коменданта о расстреле на ме­сте без предупреждения. Это была не просто угроза, это было в ре­альности. Немцы застрелили ба­бушку моей одноклассницы, а она сама отморозила все пальцы на руках. Как выжили - удивляюсь до сих пор. При всем этом укры­вали раненного в ногу красноар­мейца, а когда у него пошла ганг­рена, ему несколько дней отпили­вали ногу простой пилой. Наркоз взять было негде. Еду ему соби­рали все. Выжил солдат.

Когда мы по закоулкам депо «Во­сток» и угольного склада проби­рались в свой дом в Октябрьском, увидели мужчину на фоне бетон­ного забора, сигнализирующего советским войскам на станции Депрарадовка с помощью азбуки Морзе (флажками). И он, и мы сильно испугались. Сигнальщик растворился, как будто его и не было, а мы продолжили путь за продуктами. На обратном пути, уже выйдя из запретной зоны, мы все-таки нарвались на немецкий патруль. Я нес небольшой бочо­нок мерзлой квашеной капусты. Немец крикнул в мой адрес: «Партизан!» - и пнул кованым са­погом под зад. Я полетел с 3-мет­ровой насыпи вслед за бочонком. Подобрал его потом, донес до бани. Утром обнаружил, что об­морозил большие пальцы на но­гах. Но ничего, обошлось: поболе­ли, кожа облезла - и только.

И еще яркое воспоминание о первом дне появления у нас нем­цев - немцы забрали поросенка у нашего деда Василия. Дед Василий не отдавал поросенка -упирался. Немцы всыпали ему 25 шомполов, отчего он в течение недели умер. А поросенка немцы забрали, при­тащили его во двор моего деда Моисея, подвесили на яблоне во дворе, содрали шкуру. Дальше и так все ясно.

Осенью 1941 года я, как и поло­жено, 1 сентября пошел в школу -в третий класс. Проучились мы тогда 2 месяца. Во время немецкой оккупации в поселке «8 Марта» тоже открывали школу - в здании, приспособленном под класс. А в семилетней школе поселка «8 Мар­та» на первом этаже жили немец­кие лошади. Питались и жили они гораздо лучше населения. В так на­зываемой школе для нас препода­вала русская женщина. Над две­рями внутри класса повесили пор­трет Гитлера. У меня хватило ума привязать портрет шпагатом к дверной ручке .После звонка учи­тельница вошла в класс, и портрет Гитлера свалился ей на голову. На этом учеба в школе для меня за­кончилась»...

(Продолжение в следующем номере)

Б. В. Гребенюк

Фото из военных архивов

Газета «Слюдянка» №8 от 27 апреля 2012 года